И они одновременно поворачиваются ко мне. Классная у них черта: синхронно смотреть на кого-нибудь выжидающе.
Я просто пожимаю плечами, обозначая, что, в принципе, ничего нового они мне не сказали.
— Ты не удивлена. — Саша лишь подтверждает мои движения, усаживаясь к мужу на колени и забирая у него сигарету.
— Я жила с ними всю свою жизнь. Так что ничего нового. Даже больше скажу: меня в такой уже закрывали. Под предлогом реабилитации. Нет, на ноги меня там поставили, вопросов нет. Но забирать меня оттуда не собирались. Забрали пару лет спустя после жёстких угроз о том, что я всему миру расскажу, как в психушке живется дитятке звездных идеальных родителей.
Они переглядываются, и в их глазах видно вселенское беспокойство, которое теплым одеяльцем укрывает меня. Это приятно. Так чувствуют себя любимые дети.
Начинаю себя ненавидеть.
— Кстати, Фил, что будем с ней делать, когда лишим родителей прав? — Саша отстраняется от Филиппа, разрывает зрительный контакт и возвращается к плите. Во всей ее фигуре чувствуется напряжение, и оно передается мужчине. Они беспокоятся. Они напуганы. Но не ситуацией, а моими родителями. Тем, что они могут сделать со мной. Они беспокоятся обо мне.
Ненависть к себе прогрессирует.
— Мы ее взять не сможем, — продолжает Саша, орудуя ножом. — Потому что даже защитить не сможем. У нас связей таких нет. Не, я могу попросить ребят наших, но у ее родаков крыша — пизданешься. Мы просто не перемеряем их.
— А есть кто-нибудь, кто сможет?
И Саша каменеет. Нож замирает в паре сантиметров от помидора. Острие посверкивает в свете ламп.
— Мы что, пойдем к Кристине? — Ее голос напряжен до предела. Они оба находятся на какой-то незримой грани — настолько их задела моя ситуация. И лишь мне в этом океане, где все беспокоились и заботились друг о друге, не было места.
Я спокойно прихлебывала чай, пока они обсуждали эту самую Кристину, и находилась в вакууме своего внутреннего моря, которое просто устало волноваться. Бояться. Что-то делать.
Мое морюшко больше не волнуется, потому что морюшко — мертвое.
— Бля, Фил, это самый ебаный план — доверить ее Кристине, но, как не странно, наилучший для них обеих. И, как мне кажется, лучше ее отвезти туда прямо сейчас, потому что тачка, что стоит у нашего дома с самого обеда с огромными мужиками меня напрягает. Ты прости, милая, что с тобой, как с котенком, но другого выбора у нас нет. Нам по связам твою родню не перебодать, а с Крис у тебя хоть какие-то шансы есть. Мы будем вести твое дело: я — как твой адвокат, а Филя — как твой психолог, так что можешь не переживать. Сейчас мы покормим тебя и отвезем к нашей хорошей подруге, с которой ты поживешь до твоего совершеннолетия. Она неплохая. Еблановатая, но не плохая. Как и все мы, в принципе.
Когда мы въехали в один из элитнейших районов нашего города, я задумалась. Когда въехали в элитную часть элитного района, я просто перестала задавать себе вопрос: потом задам их тем, кто сможет на них ответить.
Мы медленно катились мимо ярко освещенных улочек, парочек, что гуляли со своими собаками и домиков. И можно было бы подумать, что мы просто едем по какой-нибудь самой обычной улице, если бы даже собачки не стоили тут под несколько сотен тысяч евро, происходя из древнего рода какой-нибудь крысы самой королевы Англии.
Домики все увеличивались по мере нашего погружения в роскоши. И в размере, и в цене. И я уж думала, что дальше нас ждет замок, но нет, Филипп затормозил у огромного забора, который даже штурмом, мне кажется, не взять. Остановился, высунулся в окно по пояс, поболтал с кем-то по переговорнику и обратно залез уже злой и взвинченный.
— Какая же она, блядь, бесячая.
— Я знаю. Именно поэтому ее всем детдомом и пиздили. И мало, все-таки, наверное, пиздили.
— А пиздили бы больше — убили бы нахуй.
— Я пыталась. — Машина останавливается посреди небольшого леска, и Фил, через зеркало заднего вида, дает мне знак вылезать. Саша следует нашему примеру. — Но, сука, отбивалась так, будто реально жить хотела. А может, и реально хотела. Кто эту ёбнутую знает? Вспомни: её избегали сильнее меня. И вспомни, как она чуть не задушила твою подружку во сне? А как она чуть не задушила во сне мою соседку?
— Я, конечно, стесняюсь спросить, — впервые решаю подать голос, слыша, как шуршит гравий под ногами. Убирать его зимой, наверное, такой геморрой. — Но вы уверены, что мне с ней будет безопаснее, чем с родителями? Те, хотя бы, напрямую убить не пытались.
Они перекидываются короткими взглядами, а потом начинают тихо хихикать, и смех их вскоре перерос в геометрический хохот.
— Прости, пирожочек, это нервное. Встречи с Кристиной всегда особенные. Мы все трое с одного детдома, и выпустились одновременно. Так что можем доверять друг другу, потому что как семья. У Кристины свои причины вести себя так. И, кстати, — она нажимает на звонок, и практически в ту же секунду замок в двери начинает щелкать, — те суки вполне заслужили сдохнуть таким образом. Жаль, выжили.
И дверь перед нами распахивается.
От ее фигуры даже у меня открылся рот: я в жизни никогда не видела таких тел, только в модных журналах, и то всегда думала, что это происки умельцев фотошопа. Тонкий силуэт прятался за шортами и майкой, но все равно прекрасно проглядывался: «ноги от ушей» — это прям точно про нее, покатые бедра плавно и идеально переходили к тонкой талии, а талия вырастала в аккуратную, но довольно-таки крупную грудь. Тонкие линии ключиц, длинные руки с красивыми, тонкими пальцами и длинным, острым маникюром, что сейчас методично царапал древесину косяка. Тонкая шея переходила в острые скулы, тонкий нос, красивые чувственные губы и прекрасные, ярко голубые раскосые глаза. Я влюбилась. Серьезно. С первого взгляда. Только встретилась с ней взглядами и все. В такую невозможно было не влюбиться: ее аура окутывала и убаюкивала, завлекала и манила. Вся она была похожа на богиню. Уверена, пару сотен лет назад ее бы попросту сожгли за такую красоту.
Господи, я была бы не против умереть от ее рук. Найдите идиота, кто был бы против!
— Здорово, конченный!
И вокруг нас нависает тишина. Секундное наваждение, чтобы было создано ее образом богини любви был разрушен одной смешливой фразой. Она говорила плавно, идеально поставленным грудным голосом. Но тон её выдавал с головой — девушка откровенно веселилась над медленно закипающим Филиппом.
— И тебе приветик, бродяжка!
— Я вспомнила, почему тебя всем детдомом пиздили. — Мрачно отвечает Саша, протягивая руку для ответного приветствия. Девушка только нахально улыбается, крепко сжимая ее ладонь.
— И кто из них дожил до выпуска, напомни мне?
— Никто, — резонно соглашается Саша и наконец-то делает первый шаг в дом.
Первое, что я заметила, когда осталась сидеть на кухне с полным столом сладостей и видов чая, это то, что в доме был абсолютный минимум техники: не было даже холодильника, а вместо плиты была огромная, вставленная в стену печь с реальным огнем, в которой уже посвистывал чайник. И я не заметила ни одной лампочки. Все было скрыто в стенах или за каким-нибудь декорациями. Зато были огромные панорамные окна, так что днем в этом доме света хватало за глаза.
Кем же надо работать, чтобы заиметь себе такой домик в таком райончике? Я тоже так хочу.
Найдя на полке поднос, я решила, что пока взрослые обкашливают мои вопросы, было бы мило сделать им хотя бы чай. Другого способа отблагодарить их все равно не было. Что могла дать слабая и низкорослая малолетка взрослым тетям и дяде? Ничего. Только стоять в стороне и молча наблюдать, как все вокруг меня что-то решают и делают, а я внутри этого водоворота совсем беспомощная. И эта беспомощность убивала похлеще родительских выкрутасов.
— Я сделала чай, — они отвлекаются от какой-то беседы ровно на момент моего появления, а потом Филипп продолжает показывать девушке какие-то документы, пальцем показывая моменты, на которые стоило обратить больше всего внимания. Девушка хмурится, вчитывается в строки, удивленно приподнимает брови и смотрит на меня, потом на ребят, и поджимает губы.