Алина выглядела откровенно херово. Да че там херово, она выглядела, как очень старая половая тряпка. Хотя, если честно, ей она и была. И как только она перестанет приносить пользу, мать ее выкинет за борт, хвалясь всем уже не сестрой, а ее медальками. А может, ее тоже забросят в самый дальний ящик и больше никогда не достанут, потому что больше не нужна.
Она была одета в белое платье, словно на свадьбе, и прижимала к груди зажатый в кулаках крест — я видела голову маленького Иисуса, торчащего в складках ее ладоней.
И кажется, я знаю, за что она молилась: за мое скорейшее возвращение. Чтобы я снова стала семейным уродом, а она — маминой любимой девочкой, которую глядят по головке и обнимают ночами, грезя о все новых и новых золотых медалях.
Мать как обычно была худа, бледна и зла. Ничего нового. О ней мне даже как-то… и сказать особо нечего. Тут как с мертвыми — о них либо хорошо, либо никак, а хорошего чего-то я как-то не смогла найти внутри себя. Уж лучше бы она меня била, чем заставляя проходить через тот тренировочный ад. А может, и слава богу, что не била.
Отец был все такой же молчаливой бородатой скалой. Он даже бровью не повел в мою сторону, когда я проходила мимо, чтобы сесть рядом с Кристиной, Филиппом и Сашей. Он смотрел четко вперед, сжимая в замок ладони, абсолютно ни на что не реагируя. Возможно, он начинал понимать, что он был настолько херовым отцом, что его младшая дочь, которая по логике должна была быть залюбленной всеми принцессой, сидела от него по другую сторону баррикад, средний сбежал, никак себя не проявляя, а старшая, кажется, на грани религиозного сумасшествия. Зато теперь она очень хорошо подружится с тётей Зоей. Очень даже хорошо подружится.
За нашим столом троица резалась в карты. Словно Адам, Лилит и Змей, они выказывали максимальное пренебрежение происходящему. Буквально кричали, какой абсурд происходит. Им не хватало только Евы, и я поспешила присесть рядом. Я поспешила оказаться среди людей, которые выказывали мне ту поддержку, которую я нигде и никогда не получала.
— Итак, мы начинаем заседание по поводу лишения родительских прав Татьяны Антоновны Вишневской и Виталия Витальевича Вишневских на Вишневскую Евангелину Витальевну, и о присуждении прав опеки Кристине… — Судья не успел договорить: Кристина громко закашлялась, прерывая его, на что мужчина сурово сдвинул брови, неодобрительно поглядывая на нее, а Крис лишь пожала плечами. И я поняла один момент — я жила с ней чуть ли не месяц, но до сих пор не знаю ее фамилию. И, казалось, во всем зале её знает лишь судья, у которого на руках были ее официальные документы. — Опрос свидетелей начнем со стороны ответчиков. Вишневские, вы будете по очереди выходить и высказываться, почему вы считаете, что Ева должна остаться жить с вами. Потом мы перейдем к опросу истца. — Татьяна Антоновна, прошу.
И первой пошла мать. Она встала за трибуну, выпрямила плечи, и начала вещать, какая я неблагодарная, как связалась с наркоманами, начала продавать свое тело даже не за деньги, а за дозу. Как она корила себя в том, что не доследила за мной, и клялась, что как только заберет меня домой, сразу же отправит в закрытое учреждение, где мне обязательно помогут.
По моей щеке скатилась слеза. И я правда не знаю, почему я вдруг начала плакать, ведь это было так ожидаемо и так предсказуемо! Но я не думала, что родная мать выставит меня блядью и наркоманкой, лишь бы выйти чистенькой перед взглядом общественности.
К моей щеке прикоснулась теплая ладонь, и это немного помогло мне прийти в себя. Кристина улыбалась, смотря на меня. Улыбалась по-доброму, искренне, как бы говоря мне, что все будет хорошо. Убрав руку от моей щеки, она залезла в маленькую сумочку и достала два Чупа-чупса. Один протянула мне, а второй, пошуршав упаковкой, исчез в ее рту.
Дальше жить стало чуточку проще.
Каждый раз, когда что-то в действиях моей матери её смешило, Кристина немного поджимала губы, а потом издавала ими соблазнительный «чпок». С таким звуком открывались дорогие бутылки. А еще с таким звуком Чупа-чупс выскальзывал из её губ.Язык проходился по окружности карамели, пока Крис смотрела прямо в глаза судьи, и сладость пропала в её рту, чтобы через секунду появиться со сладким ” Чпок».Это было завораживающее. Клянусь, целый зал был прикован к этому конфетному минету, но Кристину это совсем не заботило, она продолжала своё странное соблазнение, реагируя лишь на того, кто давал показания.
И каждый, когда на трибуну выходил мой родственник, каждый раз, как они начинали нести какую-то не связанную с Богом херню, справа доносился сладкий «чпок», от чего отцовский лоб покрывался нервной испариной, и будем честны, таким взволнованным я его ещё не видела.
На трибуну в очередной раз вызвали мать для прояснения вопроса с наркотиками. Она рассказывала, что я сижу на тяжелых наркотиках с двенадцати лет. Чпок. Материнский кадык испуганно дергается, будто ее прямо тут уличили во лжи. Она тяжело сглатывает и продолжает рассказ о том, как они со мной натерпелись, и что я вообще не первый раз лягу на реабилитацию. Чпок. Она рассказывает, как я начала выносить вещи из дома, как кинулась на родную сестру! Чпок…
И мать не выдержала.
— Да можешь ты заткнуться, шалава?! — все ее худое и островатое лицо покрылось испариной, и она гневно смотрела на яркую улыбку Кристины, пока не осознавая, что ее образ убитый горем матери подчистую разрушен, и больше дурочку играть она не сможет. Судья тоже улыбается, подмигивая Крис, и та обращает улыбку уже ко мне.
— Вот видишь, на одну меньше. Мне кажется, отец твой в принципе не выйдет, — карамель на деревянной палочке с помочью языка из укрытия одной щеки переползает в темноту другой. Я тоже сглатываю, на секунду мечтая оказаться на месте этого чупа-чупса. Да чего греха: каждый сейчас мечтал оказаться на его месте.
— Вся проблема сейчас может состоять в Алине. Она чет совсем неадекватная, — вставил свое слово Филипп, чуть нагибаясь к нам. — Но тут уже абсолютно другой разговор, потому что один вопрос, и она тоже сойдет с дистанции. А отец, как и сказала Крис, вряд ли выйдет. — И он бросает взгляд на Кристинины губы, тяжело сглатывая. — Крис, а ты моешь прекратить? Потому что я не могу сосредоточиться, когда ты сосешь конфете при всем честном народе!
— Пока рано, — она подмигивает ему, за палочку доставая блестящий её слюной шарик. Сладкий «чпок» не заставляет себя долго ждать. Кажется, я немного бисексуальна. –Мне еще долго и недовольно смотреть на Алину, так что потерпи.–Конфета снова пропадает в ее губах. Кажется, я бисексуальна на все сто.
За трибуну вызывают Алину. Она сжимает крест в руках и что-то шепчет в ладони, ведя себя неадекватно на максималках, и Филипп хмурится, хлопая Кристину по плечу. Не знаю, что это был за жест, но в ту же секунду Крис заворачивает чупа-чупс в целлофан и прячет в сумку, принимая позу смиренного ангелочка. Саша странно смотрит на Филиппа, и кивает судье, давая знать, что они готовы. Пришла наша очередь.
Я старалась не лезть в их взрослые дела, позволяя умным людям решать мои проблемы, но краем уха слышала, что вся их оборона держалась на Алине. У них были запасные планы, но Алина была основой, которой они планировали быстро все закончить.
Мне совсем ее не жаль. Правда. Я давала ей возможность уйти. То, что она этой возможностью не воспользовалась, меня уже никак не касается. Да, мы вышли из одного тела, но это не значит, что я должна ее любить. Потому что себя я люблю определенно больше.
Саша наклоняется к Филиппу, прося остановить ее, если она начнет пересекать грань ментального здоровья уже-не-сестры, и впивается взглядом во вздрогнувшую Алину.
— Итак, Алина Витальевна, я бы хотела послушать о жизни Евангелины в вашем доме.
— Ну, — она мямлит, смотрит на тяжело дышащую мать, у которой буквально пар изо рта валит, и начинает тихо мямлить себе под нос.
— Простите, Алина, я вас не слышу. — Перебивает ее судья, и это заставляет Алину в очередной раз вздрогнуть. — Не могли бы вы говорить громче?