— Ева наркоманка. Она постоянно выносила вещи из дома и избивала мать…
О как…
— Откуда вы узнавали об этом, если большую часть времени пребывали за границей, бывая дома лишь на праздниках? — Саша приглаживает волосы и подмигивает мне, а я чувствую, как ногти впиваются в сухожилия на руках.
— Мама рассказывала? — неуверенно мямлит она, пытаясь найти в матери поддержку, но Саша встает между ними, прерывая зрительный контакт. Отрезая ее от правильных ответов.
— То есть, все это вы знали только со слов матери? Сами вы никогда не замечали подобного поведения у своей сестры?
— Да? — Я вижу, как маленький Иисус на ее шее склоняет голову, сам не веря в происходящий бред. Понимаю, братец. Понимаю.
— Хорошо, тогда последний вопрос: насколько Евангелине безопасно возвращаться к родителям? — Саша абсолютно спокойна, а вот Крис берет меня за руку, и мне на секунду кажется, что все, мы проиграли, но она радостно мне улыбается, всем своим видом демонстрируя, как она довольна. Алина молчит пару секунд, пряча глаза в кресте в своих руках. Она убаюкивала его в ладонях, что-то нашептывая. И Саша выкидывает на стол козырь. — Ах, да, Алина Витальевна, поздравляю с беременностью. Это такое несомненно радостное событие — ребенок! Вы, наверное, бесконечно счастливы? Семья тоже вас, наверное, бесконечно поддерживает? Только вот как же вы теперь на всероссийскую спартакиаду поедете? А ведь там определят членов олимпийской сборной, так ведь? Как жаль, что ваша блестящая карьера окончена! Я бы с таким удовольствием…
Мы никогда не узнаем, что она хотела сказать, ведь Алина взлетела обезумевшей фурией над трибуной, приковывая к себе все внимание:
— Я еду! Еду! Нет никакого ребенка! Больше нет! Мама сделала это! Я еду! Я буду чемпионкой! Мама будет мной гордиться! Она этого хотела! Хотела, чтобы я избавилась от ребенка и поехала! И я избавилась! И поеду! И буду лучшей! И Еве надо вернуться! Потому что тогда мама будет ненавидеть ее, а не меня! Я снова буду самой любимой девочкой!
Она еще что-то кричала, рассказывала, что мне надо скорее вернуться, иначе она, Алина, не будет жить счастливо, что я должна снова стать козлом отпущения. Мать пыталась ее заткнуть, но Алину понесло, а я просто не могла больше выносить этого. Я, спрятавшись на груди у Кристины, покидала зал заседания, не произнеся ни слова в свою защиту. И, наверное, слава богу.
— Что теперь будет? — Спросила я у Крис, когда мы курили на улице, греясь в лучах яркого апрельского солнца. Уже апрель. Уже прошло восемь месяцев, как это дерьмо завертелось по трубам.
— Да кто его знает, сладкая моя. Поедем отдыхать куда-нибудь. — Она протягивает мне айкос и улыбается. — Сгоняем в Италию или Испанию на недельку, а потом подберем тебе вуз. Может, конченных с собой возьмем, но это не точно. Они мне не особо нравятся.
— Нет, я про решение суда?
— А, да что там решать? Документы были подписаны еще вчера все. Все это было ради твоей родни, чтобы они официально все приняли, и для публики. А так ты со вчерашнего дня моя официальная подопечная. — И Крис улыбается, подставляя довольное лицо под лучи солнышка. Кажется, я вижу первые маленькие веснушки на ее остром носике.
Я лишь открывала и закрывала рот, совсем ничего не понимая. Как такое возможно?
— Милая, — Кристина жмурится, и ее губы растягиваются в теплой улыбке. Вся Кристина была похожа на весеннее апрельское солнышко. — Знаешь, я ведь была почти такая же милашная, как ты. Дерзкая, веселая. Детдом дал мне семью. Даже тех же конченных. И дал мне понимание, что мне нужны деньги. Деньги, которые будут решать абсолютно все мои проблемы. И там же, в детском доме, ко мне пришло осознание, что этими деньгами можно заткнуть любую дырку. И рот любого человека. И даже любовь, милая, можно купить за деньги. Главное: знать где и как ее продавать. Я тоже продаю свою любовь. Втридорога. Поэтому первая половина этого города меня ненавидит, а вторая половина копит денежки за возможность провести со мной час. Деньги делают тебя счастливой, позволяют тебе жить в комфорте, дают тебе безопасность и обеспечивают твою красоту. Люблю деньги и ебаться, сладкая. Вот мой девиз. — Она улыбается уже мне, гладя меня по плечу. — Это моя философия. Осталось только теперь найти твою. А когда мы ее найдем, мы ее повертим и решим: подходит ли она тебе. Главное — искать в правильных местах. Конченные же не просто так тебя ко мне привели. Я тоже была когда-то жертвой неоправданно завышенных ожиданий из серии «Ты из графского рода! Графини не едят картошку!». Правда, мать моя не удосужилась прогуглить, что там едят графини, поэтому ели мы фиговый листочек и росинки полкапельки, чтобы меня не разнесло. В пять-то лет. И конченные знают, какая для меня это была рана. И свою рану я уже никогда не смогу ни залечить, ни затянуть. Она всегда будет гниющем наростом на моем теле. Но я могу помочь тебе затянуть твою рану. Она ни меньше и не больше моей, она твоя. Их нельзя сравнивать. Но я хочу жить со своей раной. Я уже привыкла к ней. Она не дает мне спать ночами и заставляет двигаться дальше, чтобы однажды плюнуть на бедную материнскую могилу и могилы всех тех, кто в меня не верил. Вопрос лишь в том, готова ли ты расстаться со своей раной и строить жизнь дальше, или вариться в собственной желчи мести и ненависти?
Я даже как-то испуганно смотрю на Кристину, понимая, что сейчас она впервые открылась передо мной. Не полностью, скорее, просто показала голое плечо, но уже этого было достаточно, чтобы я почувствовала себя на своем месте.
— А совмещать нельзя? — Я хитро ей улыбаюсь, приваливаясь к ее теплому боку. Кристина укрывает меня рукой, будто крылом, пряча от всего на свете.
— А совмещать можно, и даже весело.
В ее глазах отражаются блики солнца. Я смотрю на дрожащие ресницы и тоже улыбаюсь, понимая, что наконец-то могу выдохнуть.
Из здания выбираются Царёвы. Саша потирает щеку, а Филипп крутит запястьем. Интересно.
— Что, подрали вас кошки? — Хохочет Крис, откровенно издеваясь над ними.
— Короче, я въебал этой Татьяне. Она кинулась на Саню, успела ей губу разбить, ну я ее и вырубил. М-да уж у тебя семейка была конечно, просто пиздец. Я ебал в рот таких конченных.
Он продолжал бушевать, наворачивая круги вокруг Саши, что упорно делала вид, как ей больно и обидно, но на деле я видела, как девушка еле сдерживает губы от улыбки — уголки губ так и норовили подтянуться вверх.
Я сидела среди этого медленного домашнего хаоса в объятьях Кристины и понимала, что если и будет у меня когда-нибудь своя семья — она должна быть именно вот такой: заботливой, понимающей, принимающей и готовой рвать всех друг за друга. И я наконец-то нашла свой кусочек рая.
— Ну что, конченный и жена конченного, отпразднуем нашу маленькую мерзкую победу?
— Конечно, я бы сейчас слона сожрал, но Сане вот много нельзя, у нее попа в дверной проём не помещается.
— Слыш, смелый, ты в себя поверил? Ты не смотри, что я жена твоя — отмудохаю так, что себя забудешь.
— Дорогая, после стольких лет жизни с тобой, я себя и так не помню. Только твои прекрасные глаза и попу, что закрывает мне обзор.
— А у тебя и не должно быть обзора, когда я сижу у тебя на лице. Ты должен отдаваться делу, а не по сторонам смотреть.
— Теперь ты понимаешь, почему они конченные? — Хихикает Кристина, прижимая меня к себе, а я киваю ответ, потому что да, теперь вот точно понятно. — А я это пол жизни слушаю.
Саша с Кристиной улыбаются, зажимая Фила с двух сторон, крепко держа его за руки, предлагая мне запрыгнуть ему на спину, чтобы увеличить нашу «бабью мощь», и я с удовольствием оказываюсь у него чуть ли не на шее, держась за голову под веселый хохот девочек.
Заполошное дыхание я слышу даже сквозь громкие звуки города и задорный смех. Я спрыгиваю с Филипповой спины и разворачиваюсь к нему.
— А вот в тебе я, почему-то, даже и не сомневалась. — Мои губы тянутся в улыбке, когда он берет меня за руку и целует кончики пальцев.
Что ж, значит, вот так.