Я в третий раз поставил пластинку, и тут заявляется Этта. Не говоря ни слова, подходит к полке, вынимает какой-то аляповатый альбом и ждет, злобно перекосив лицо — более грубый, непроработанный вариант моего собственного. Я уже почти не слышу музыку. Сразу понял неотвратимость схватки, готовлюсь. И нашариваю звукосниматель.
— Минуточку. Ты что это делаешь? — и шажок ко мне. Я — с вызовом:
— Что такое? — Мне нужен проигрыватель, Джозеф.
— Я еще не кончил.
— А мне-то что. У тебя времени было навалом. Теперь моя очередь. Крутит и крутит одно и то же.
— Значит, шпионила? — разоблачительно.
— При чем тут. На весь дом грохотало. — Придется тебе, Этточка, подождать.
— И не подумаю. Хочу поставить Кугу, мне мама подарила. Я весь день мечтала послушать.
Я не отступаю от проигрывателя. За спиной жужжит диск, игла скребет последние бороздки.
— Вот послушаю вторую часть и уйду.
— У тебя проигрыватель с самого ужина. Теперь дай мне.
— Я сказал — нет.
— А кто ты такой, чтоб мне говорить — нет?
— Кто я такой?! — Я трясусь от злости.
— Это мой проигрыватель. Ты не даешь мне пользоваться моей вещью! — Ну, это, знаешь ли, низость!
— А мне все равно, что ты про меня думаешь! — Голос перекрывает постукиванье пластинки. — Хочу слушать Кугу. И все.
— Пойми, — я изо всех сил себя сдерживаю, — я поднялся сюда с целью, с какой —я не обязан тебе докладывать. Но тебя терзала мысль, что я тут один, не важно зачем. Может, ты думала, я наслаждаюсь? А? Или прячусь? И ты прибежала посмотреть, нельзя ли мне испортить настроение. Так или нет?
— Ах, ты исключительно сообразительный мужчина, дядечка.
— Сообразительный мужчина! Фильмов насмотрелась. Придумала бы что-нибудь поостроумней. Что спорить с несмышленышем. Пустая трата времени. Но я знаю, кик ты ко мне относишься. Знаю, как искренне, от души ненавидишь меня. И благодарю Бога, что ты мала еще мной командовать.
— Ты спятил, дядечка, — говорит она.
— Ладно, поговорили и будет, закроем тему, — говорю я, думая, что мне удается себя обуздывать. — Слушай на здоровье свою эту Конгу или как ее, когда я уйду. Ну как, уходишь? Или сядешь и дашь дослушать?
— Еще чего! Будешь слушать мое. Кто платит, тот и заказывает музыку!
— Произнесено с таким ликованием, что я понял: заранее подготовлено.
— Ах ты зверек ты маленький, — говорю я. — Гадкий и вредный зверек. Тебя надо как следует вздуть, вот что.
— Ох! — Она задохнулась.-Ты… дрянь, дрянь, ничтожество! Голь перекатная! — Я схватил ее руку, дернул, вывернул, повернул девчонку лицом к себе. — Пусти, Джозеф, пусти, сволочь! Пусти!
С треском упал альбом. Ногтями свободной руки она целилась мне в глаза. Схватил ее за волосы, оттянул ей назад голову. Крик застрял у нее в глотке. Чуть-чуть промахнулись ногти. Она зажмурилась в ужасе. ;
— Будешь помнить голь перекатную, — бормочу я. И волоку ее за волосы к роялю.
— Не надо! — вопит она, вновь обретя голос. — Джозеф! Сволочь!
Я бросаю ее к себе на колени, зажимаю ими обе ее ноги. Снизу уже бегут, я слышу, но только учащаю шлепки, хочу наказать ее несмотря ни на что, независимо от последствий. Нет, даже из-за последствий тем более.
— Не рыпайся. — Я сжал ей затылок. — И не ругайся. Не поможет.
Одолев последний марш, задыхаясь, вваливается Эймос. За ним ни жива ни мертва
— Долли, потом Айва.
— Джозеф, — сипит Эймос, — отпусти ее! Отпусти ребенка!
Я не сразу ее отпустил. Она не дергалась, лежала у меня на коленях, выставив пухлые бедра и метя волосами пол. То ли признавала свое соучастие, снимала с меня часть вины, то ли хотела, чтоб те полнее прочувствовали эту вину, — я сначала не понял.
— Встань, Этта, — сказала Долли отрывисто. — Одерни юбку. Медленно она поднялась на ноги. Интересно, сумел ли кто-то из них в тот момент оценить наше абсолютное сходство.
— А теперь, если можешь, — Долли обращает ко мне расширенный взор, — объясни, что здесь происходит, Джозеф.
— Мама! — Вот тут-то она ударяется в слезы. — Что я ему сделала? Как набросится на меня!
— Да ты что! Бога ради, что ты несешь? — взвизгнул я. — Я тебя отшлепал, но ведь ты сама нарывалась!
Какое невыразимое обвинение стояло в вытаращенных глазах Долли? Я стойко парировал этот взгляд.
— Мы Этту пальцем не трогаем ни под каким видом, Джозеф.
— Назвать родного дядю ничтожеством — по-вашему, недостаточный вид? «Ни под каким видом»! Ты чего-то недоговариваешь. Интересно! Выкладывай!
Долли поворачивается к Эймосу, как бы говоря: «Твой брат сошел с ума. Сейчас он и на меня накинется».
— Я бросил ее к себе на колени и отшлепал, но она заслужила большего. Ругалась как сапожник. Вас можно поздравить с прекрасными достижениями.
— Он меня дергал за волосы, вот! — кричит Этта. — Чуть голову мне не открутил!
Айва выключает проигрыватель, садится в уголок и старается изо всех сил быть понезаметней. Значит, сознает мой позор. Но никакого же позора нет. Моя злость перекидывается на нее.