Пиппо вдруг почувствовал, как сеть выскользнула у него из рук. Он дважды пытался удержать ее, но рывки были слишком сильными.
— Эй!
Наконец ему удалось всунуть ногу в одну из петель. Однако новый резкий рывок разорвал пеньковое волокно и стащил с него сеть.
— Сюда! Идите сюда! — шепнул кто-то.
Пиппо Троизи обернулся и увидел у своих ног Ванго.
— Не бойтесь, мы убежим вместе…
— Что ты здесь делаешь?
— Я вам помогу.
— Нет, Ванго.
— Идемте, синьор Троизи, идемте скорей!
Троизи корчился на своем стульчике так, словно взывал о помощи.
— Уходи отсюда, Ванго!
— Смелей, синьор Троизи, я пришел за вами.
И Ванго схватил Пиппо за руку так крепко, что тот не мог вырваться.
— Оставь меня! Возвращайся домой! — воскликнул Пиппо.
Его лицо исказилось от страха.
— Перестань, Ванго!
Но мальчик твердо решил спасти Пиппо Троизи, пусть даже против его воли. Он тянул его за руку что было сил.
— Никогда! — закричал Пиппо. — Никогда!
Он схватился другой рукой за спинку стула, чуть поколебался, заранее огорченный своим поступком, потом закрыл глаза, чтобы не видеть дальнейшего, и обрушил стул на голову Ванго.
— Прости, малыш! Я же тебе говорил… я предупреждал…
Пиппо подобрал стул и сел, дрожа всем телом и не спуская глаз с Ванго, лежавшего без сознания на террасе.
— Никогда… — повторил он. — Никогда и никто меня отсюда не заберет.
Только это и мучило Пиппо Троизи: он смертельно боялся, что ему придется однажды покинуть этот остров.
Пиппо подобрал сеть, которую до этого чинил, свернул наподобие подстилки и уложил на нее Ванго. Потом вынул из-за пояса тряпку, смочил ее в ближайшем водоеме, где рос высокий папирус, вернулся и положил тряпку на лоб мальчику, шепча:
— Я не хотел бить сильно, малыш.
Он сидел, склонившись над Ванго, как вдруг почувствовал, что кто-то подошел сзади.
Пиппо Троизи обернулся и пробормотал, чуть не плача:
— Падре… О, падре! Простите меня… кажется, я его чуть не убил. Ударил по голове. Но он первый начал… Я хочу остаться здесь… пожалуйста… скажите ему, что я хочу остаться здесь!
Падре Зефиро вовсе не был пиратом.
Это был сорокадвухлетний монах, очень высокий — метр девяносто, — в грубой рясе, которую носил с элегантностью киноактера. Его сопровождали еще четверо монахов в накидках с капюшонами, смуглые от загара. Каждый нес на спине ивовую плетенку с только что выловленной рыбой.
— Он вернулся, — произнес падре, глядя на Ванго.
— Прямо и непосредственно, — ответил Пиппо, который уже слышал это выражение из уст Зефиро и теперь повторял его по десять раз на дню, из почтения к этому великому человеку.
— Значит, вернулся… — повторил падре.
Его лицо выражало острый интерес.
— Отнеси его к брату Марко на кухню, — сказал он Пиппо. — Скажи, чтобы помазал ему голову маслом.
Пиппо вздрогнул.
— Вы… Вы собираетесь…
— Что с тобой, братец? — спросил Зефиро, который уже собрался уходить.
— Вы его… съедите?
Зефиро остановился. Редко кто видел улыбку Зефиро.
Но если уж он улыбался, это было ослепительно.
— Конечно, — ответил он. — Прямо и непосредственно.
На самом деле Марко, брат-кухарь, был немного сведущ и во врачевании. Он смазал голову Ванго камфарным маслом и уложил его возле печи, в тепле.
Тем временем Зефиро скрылся в своей комнате. Все монахи жили в крошечных кельях, расположенных по краям сада. Эти помещения были совершенно пусты, если не считать свернутой циновки в углу, а окном служила узкая горизонтальная прорезь, которая шла вдоль одной из стен. Зефиро как раз и смотрел в эту щель, находившуюся на уровне его глаз.
Он размышлял о нежданном маленьком госте, нарушившем покой обители.
Аркуда была творением Зефиро.
Тем, что он называл своим невидимым монастырем.
Вот уже пять лет три десятка монахов жили здесь, под защитой своего настоятеля, втайне от всех. Сначала они построили своими руками эти здания, разбили сад и обеспечили себя водой и пищей, чтобы не зависеть от внешнего мира… А затем жизнь этого маленького сообщества пошла по образу и подобию всех других монастырей. Работа, рыбная ловля, молитвы, чтение, трапезы и сон — днем и ночью все было расписано по часам, все подчинялось незыблемому распорядку, словно каждый труженик был частью слаженного устройства, которое должно было работать вечно, без перебоев.