— Где она? — крикнул вместо ответа хозяин, взбегая по лестнице.
— В комнате ваших родителей, — ответил тот, нагибаясь и собирая с пола комья земли бережно, словно рассыпанные драгоценности.
Молодой человек свернул в последний коридор и толчком открыл дверь.
Она стояла там, спиной к нему, застегивая широкие брюки мужского покроя. На ней была желтая полосатая рубашка. Мокрые волосы блестели.
— Этель?
Она увидела его в зеркале, подбежала и бросилась ему на шею.
— Пол!
Он стоял в скованной позе, с застывшим лицом, не обнимая ее.
— Я только два часа как приехала, — сказала Этель, прижимаясь к нему и пряча глаза. — Я ждала тебя здесь.
Пол откинулся назад, стараясь отстраниться от нее, словно к нему в объятия кинулся ребенок, перемазанный вареньем.
— Я правда тебя ждала, — повторила она.
— Ты меня ждала?
— Да. Мы так долго не виделись.
— Значит, ждала? — сказал Пол так, словно боялся поверить.
Она состроила гримаску, которую он не увидел.
Этель приехала как раз перед дождем, но знала, что ей не удастся проскользнуть между струйками гнева Пола.
— Значит, ты меня ждала?! Вот это мило — после того как исчезла без предупреждения и отсутствовала целых семнадцать дней!
Он аккуратно разжал руки, обвивавшие его шею, и оттолкнул ее.
— Ты вообще понимаешь, что наделала, Этель? Целых семнадцать дней!
Она притворилась, будто эта цифра ее удивила, и для вида начала считать на пальцах.
— И все эти семнадцать дней я должен был торчать у окна, смотреть на горизонт, обшаривать леса, выслушивать утешения Скотта, Мэри и поваров и обедать в одиночестве, не зная, вернешься ты когда-нибудь или нет.
— Я вернулась. Ты же знаешь, я всегда возвращаюсь.
Он топнул и отвернулся.
Она шагнула к нему. Она любила Пола и злилась на себя, видя, как он страдает.
— Пол…
Вчера вечером приезжали Томас Кэмерон и его отец. Кажется, ты месяц назад пригласила их к нам. И обещала прогулку в автомобиле, назначив ее на вчерашний день.
Этель опять смущенно поморщилась. И в самом деле, ей смутно помнилось что-то такое.
Они велели шоферу высадить их в конце аллеи, — продолжал Пол. — Когда я их увидел, я просто не знал, как оправдаться.
— Кэмероны? По-моему, я им сказала «может быть», — пробормотала Этель.
Да, с тобой всё «может быть», Этель. Тебя так и нужно было назвать — Мэйби[23].
— Прости меня, Пол.
— Я одолжил им лошадей, чтобы они могли вернуться домой. Они понятия не имели, куда ты подевалась.
— Да наплевать мне, что подумают Кэмероны, — ответила она.
— А мне не наплевать, я просто сгорал со стыда. Кроме того, я и вправду не знал, где ты: может, танцуешь в эдинбургских или лондонских кабачках или разгуливаешь еще где-нибудь, а может, лежишь полумертвая в канаве за холмом.
— На этот раз я не танцевала.
— Ах вот как!
Мокрые вьющиеся волосы падали ей на глаза.
— Я была в Париже.
— Знаю.
— Откуда? — вздрогнув, воскликнула Этель.
— Сегодня ночью тебе звонил какой-то француз. А утром от него пришла телеграмма.
Теперь Пол пристально смотрел на Этель.
— Ты не знаешь, как его зовут? — взволнованно спросила она.
Пол не ответил.
— Где эта телеграмма?
— У меня в кармане, — сказал он.
— Ты ее вскрыл?
Пауза.
— Я решил вскрыть ее сегодня вечером, если ты не вернешься.
— Отдай ее мне!
Пол медленно повиновался.
Этель взяла телеграмму и, спрятав ее в белых дрожащих ладонях, отошла к окну. Она стояла спиной к Полу, но по ее вздымавшимся плечам он догадался, как прерывисто она дышит.
Ванго, Ванго, Ванго.
Этель твердила это имя, как заклинание, надеясь, что оно вот-вот появится на голубом бланке, который судорожно сжимали ее пальцы. Вспоминал ли он о ней?
Она распечатала телеграмму, пробежала ее глазами, и Пол увидел, как вдруг сникли ее плечи.
— Он хотя бы красив? — спросил он.
Этель обернулась с беспомощной, горькой улыбкой. Теперь Пол позволил ей взять себя за руки.
— Это пожилой господин с лицом шотландского терьера, — ответила она. — И зовут его комиссар Булар. Он сообщает, что завтра приедет сюда.
Пол посмотрел на нее. Его уже ничто не удивляло. Он оглядел кровать и всю комнату.
Дождь струился по оконным стеклам.
Они постояли несколько минут, не говоря ни слова.
Грязная одежда Этель валялась на кожаном кресле. Портреты предков — их было три или четыре — исподтишка наблюдали за ними со стен, и блики в их глазах мерцали, как слезы.