Много лет спустя
Ещё три года прожил я в родном городе. Ещё три года, время от времени, встречались мне на улицах товарищи по жаркому болотному лету. И даже не на улице… Зимой, в день Рождества Христова, к нам домой заявился – Вася! И он, и я были одинаково изумлены: он не знал адреса, а я никак не ожидал его визита… Оказывается, Вася просто ходил славить! Конечно, одет он был не по-болотному, а вполне прилично: в армейском бушлате и суконных галифе. Одолев смущение, Вася стянул с головы ушанку и запел тропарь, но вскоре запнулся – наверное, мешало что-то в моём выражении лица… Бабушка – а она узнала его – как ни в чём не бывало, подсказала продолжение, и тропарь был допет как следует. Бабушка пригласила: «Раздевайся, Василий, садись к столу», поднесла рюмку водки из лечебных запасов, накормила, дала с собой пирогов с картошкой и калиной… Больше я с ним не встречался. Позже узнал, что он уехал на Алдан – поддался агитации брата Афони, золотоискателя.
Этот Афоня!.. Тогда ещё встречались такие типы. Они мало изменились со времён шишковских «Угрюм-реки» и «Чертозная». Заработать за сезон тысяч пятьдесят (а в то время «Победа» стоила шестнадцать) и – за несколько месяцев пропить-прогулять… Не для себя искал Вася золото на Алдане, а для Афони, для утоления его вечной жажды и могучих страстей…
Лёва, он же Лев Николаевич Петров, не засиделся в сапожниках. Не ограничился он и вечерней десятилеткой, и курсами счетоводов, а потом и бухгалтеров. В начале шестидесятых он, работая бухгалтером, учился заочно в институте и ездил на «Запорожце» с ручным управлением. Показывал паспорт, чистый от судимости… А в семьдесят третьем году, эффектно захлопнув дверцу зелёного «Москвича» и высоко задрав голову в кепке с неизменно надвинутым до носа козырьком, меня приветствовал уже главбух какого-то заготовительного учреждения. С заднего сидения гордо и радостно улыбалась мало изменившаяся Шура, сверкая зубами – уже совсем не редкими – из высококачественной нержавеющей стали.
Дама с собачкой – ходит всё так же, и гадает, и вяжет из шерсти, и лечит травами. Правда, живёт уже не на болоте, а в городе. Собачки меняются, но всегда кажется, что это одна и та же.
Толя, поработав то лето ассенизатором, перешёл в вечернюю школу и продолжал ездить под крики мальчишек «тарам-барам!». Потом – школа милиции. К восьмидесятым годам – начальник областного Управления ГАИ. Высокий, худощавый, горбоносый, кавказского типа полковник МВД часто приезжает в родной город, на черной «Волге», с чёрным доберманом на переднем сидении. Рыболов, охотник, честолюбец, сноб… Гордится, что в юности три года возил дерьмо, и сокрушается, что судьба такая – по долгу службы снова приходится возиться с ещё худшим «дерьмом», которое ездит по дорогам в нетрезвом виде да ещё с превышением скорости.
Сашка Белобрысый – рабочий, крестьянин, деятель искусства и культуры… Всё при нём! Александр Иванович – директор крупнейшего многоотраслевого совхоза, который славится не только внушительной территорией и многомиллионными доходами, не только коттеджами для рабочих и собственным техникумом, учёными степенями главных специалистов и модерновым Дворцом Культуры… В совхозе – оркестр народных инструментов, вокально-инструментальный ансамбль «Молотилка» с классным длинноволосым трубачом, мастером импровизаций. Но гордость директора – шикарный духовой оркестр. Порой, тёплым летним вечером, когда в совхозном саду, на огромной танцверанде под могучими вековыми липами космополитично-модная молодёжь совершает раскованно-фантастические телодвижения, подчиняясь попеременно ритмам ВИА и духовика, директор совхоза, плотный краснолицый мужчина с белыми, как и в юности, волосами и бровями, с золотой звёздочкой на пиджаке, подходит к эсному басу, говорит: «Сынок, отдохни…» и садится за пюпитр. И молодёжь, слыша мощное ритмичное хрюканье огромной медной трубы, почтительно переглядывается: «Шеф снимает деформации…»
1973–1986 гг.
Неволя и величие поэта
Эссе
Новый «немец»
Был год 1949, и была осень, и было это в средней железнодорожной школе № 42. Стало известно, что у нас в седьмом «А» будет новый «фриц», или новый «немец», то есть преподаватель немецкого языка. Между прочим, старого преподавателя мы ни немцем, ни фрицем не называли, хотя нацпринадлежность была очевидной. Но, во-первых, это была женщина, а, во-вторых, молодая и симпатичная. Какой же это «фриц»? Миниатюрная голубоглазая блондинка, похожая на Янину Жеймо («Золушка» из кино сороковых годов), Марта Георгиевна вела свои уроки весело и энергично. Хотя и приходилось ей одной вести предмет во всех классах – с пятых по десятый. Наши ошибки, проказы, глупость и невоспитанность не раздражали, а чаще смешили её. Когда проходили классическое «Анна унд Марта баден», один балбес, не отличив немецкое «д» от «б», прочитал «баден» как «бабен»! И перевёл, конфузливо опустив глаза: «Анна и Марта – эти… ну… женщины!» Марта долго заливалась заразительным смехом физкультурницы и поставила горе-лингвисту четыре с минусом. «Минус – за незнание, а четыре – за решительность!» – пояснила она, лукаво поглядывая из-под белокурой чёлки.