Оказалось, что рядом с Р. Б. сидела дева лет двадцати и с обожанием ловила каждое его слово, даже не ей адресованное. Усы Р. Б. нетерпеливо шевельнулись. Верочка со вздохом встала и покорно уцепилась за поручень. Стало ясно, что она не сядет, если даже место останется свободным. Воля повелителя!
Не знаю, что заставило меня взглянуть на номер кресла. Я нисколько не удивился, увидев, что этот же номер и на моём билете…
Автобус бодро бежал по твердому, нагретому солнцем Крыму. Все окна были открыты, и сухой степной воздух, сохраняя в салоне тепло, не оставлял в нем ни кубика духоты. Р. Б. притянул деву за шею и стал что-то говорить ей на ухо. Я огляделся вокруг – все пассажиры автобуса глазели на нас, точнее, на Р. Б. И я вспомнил, что точно так же смотрел на него в первые дни нашего знакомства.
Это было летом 1952 года. Медленно тянулись каникулы в преддверии десятого класса. В один прекрасный день я обнаружил себя в дружном коллективе художественной самодеятельности клуба имени Л.П. Берия, или просто клуба Сиблага МВД. Втащили меня туда старые друзья Толя Цыган и Гена Декадент, активисты самодеятельности. Толя открыл в себе актерский талант. Он блестяще сыграл в школьном спектакле Пимена-летописца. В благородном старце с конопляной бородой, закрывающей впалую грудь и достающей до согбенных дрожащих колен, невозможно было узнать стройного юного брюнета кавказского типа.
А как он произносил: «Подай костыль, Григорий!». Как принимал костыль! На репетициях «Григорий» подавал вместо костыля лыжную палку. Узнав об этом, Толин дядя-оперативник возмутился: «Искусство должно быть реалистическим!». В день премьеры он выпросил у знакомого инвалида запасные костыли – настоящие, с опорами для рук и подмышек, – и принес их за кулисы. И когда «Пимен», поднимаясь, попросил костыль. «Григорий» подал ему оба. И старый летописец пошел из кельи, поджав для натуральности одну ногу и опираясь на новенькие, блестящие алюминиевые костыли.
Какие были аплодисменты! И как хохотал, сползая бессильно с кресла, директор школы, грозный Гольденберг! И как в отчаянии хватался за голову руководитель драмкружка, режиссёр-профессионал Клавдиев, однокурсник Бориса Андреева и Петра Алейникова, норильский коллега и приятель Иннокентия Смоктуновского!
Гена Декадент (а как ещё могли звать в 1952-м году высокого тощего парня, носившего на голове не «бокс» или «полубокс», а гладкие густые волосы до плеч?), играл на всём, что попадало под руку. А еще он мастерски бил чечётку. Меня он обучал игре на семиструнной гитаре. Вот с такими талантливыми друзьями явился я, как у нас говорили, в «Берию».
В «Берии» тогда входил в моду джаз, называемый официально эстрадным ансамблем. В этот ансамбль включили и меня. Руководил нами аккордеонист Эвир Ленивцев. На скрипке играл электромонтёр Вася Алтаев, на гитарах – Толя и Гена. Мне дали огромную балалайку-контрабас. Саксофона не было, его искусно имитировал на аккордеоне Эвир. А партию фортепиано вела Магда Францевна, бесконвойная заключенная. Ученица композитора Глазунова, она была ранее директором музыкального училища в большом областном городе.
В тот день мы репетировали вальс «Осенние мечты». «Начали!» – уже, наверное, в десятый раз сказал неутомимый Эвир («Эпоха Войн и Революций»), растягивая аккордеон. Гитаристы ущипнули средние и басовые струны. Вася повёл смычком. Магда, морщась, как от изжоги, дотронулась до клавиш. Я, перехватывая гриф контрабаса, начал ударами расчёски срывать с толстых струн тупые, отрывистые звуки. Магда морщилась всё сильнее. Эвир горестно размахивал длинным носом.
Вдруг за кулисами послышался громкий издевательский смех, и кто-то вызывающим тоном изрёк:
– Это что – румынский оркестр на принудительной свадьбе? Или просто работает комиссия по уничтожению списанных инструментов?
Играть после таких слов было невозможно. Все повернулись в сторону говорящего, и он вышел из-за кулис. В те времена в нашем городе можно было встретить самых разных типов, но такого я видел впервые. Не знаю, почему, но он показался мне изысканно одетым, хотя на нем был какой-то брезентовый китель и явно не шерстяные тёмные брюки. Смуглое лицо с прямым тонким носом, цепкие зеленые глаза, узкие черные усы. Он вошёл и остановился. Магда ахнула, встала с табуретки и тихо пошла к нему, сильно наклоняясь вперёд. Он подхватил её, обнял, сказал еле слышно: «Мама…». Так они стояли минуты три, потом он усалил Магду и заговорил, по мере разворота к нашей компании возвращая прежнюю интонацию: