Зачем Валентин притащился сюда вместе с Робером? Позлорадствовать? Не похоже. Конечно, по лицу Спрута что-то понять сложно… Нет, не в его это духе. Тем более, Валентин слишком стремится подражать Ворону. Ворону и Джастину. Так что даже если бы и хотел позлорадствовать, ради этого в Багерлее не поехал бы. Тем более ему тут явно было не по себе.
Не хотел, чтобы Робер говорил с ним наедине? Похоже на то.
Эпинэ до сих пор пытается как-то его оправдать и поддержать, даже странно. Наверное, Спрут боялся, что Робер попытается организовать побег. Глупо. Никуда он сбегать не будет. Поздно. И жаль, что все не закончилось в Лабиринте или в Доре. Уничтожь его последний удар или захлебнись он в воде, все было бы кончено. Не было бы воспоминаний, от которых мерзко на душе, не было бы давящих мыслей, несущихся обвалом тяжелых камней. Не было бы слов Робера об Альдо…
Фердинанда убили по приказу сюзерена, а Ворона до суда пытали жарой и жаждой, а после… даже думать об этом тошно, что было с ним после, если Ворон так жутко выглядел, когда говорил с ним о мече.
И ведь Алва не был ни дураком, ни сумасшедшим, он лучше многих понимал, с кем имеет дело. И знал, что с ним будет. Но вернулся из-за клятвы. И из-за нее остался в Нохе. Чтобы уцелели земли, за которые он отвечает. Чтобы уцелели живущие на них люди.
Дикон лег ничком на кровать и уткнулся в подушку. Слез не было. Не было вообще ничего, кроме мыслей и воспоминаний.
Он же мог быть хотя бы справедливым во время суда. Как Робер. Или как Спрут. А он оказался комнатной собачкой Альдо. Надорским болванчиком. Хотя нет, просто болванчиком – ценой его глупости и стал Надор.
Давно, очень давно эр Август сказал, что Алва – безумное чудовище, для которого чужие жизни не значат ничего. Ложь! А Дикон верил. Верил каждому слову. А они почти все были ложью. Но в одном эр Август был прав: Алва никогда не бил в спину. Не потому, что ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, нет. Не поэтому. Вернее, не только поэтому. Прежде всего Алва не бил в спину потому, что уважал самого себя, считал такие поступки недостойными имени Рокэ Алва. Или Рокэ Ракана. Что, собственно, одно и то же.
А ведь были люди, которых он уважал и которые говорили, что правда на стороне Ворона. Не только Айрис и Наль так говорили. Даже епископ Оноре…
Святой Оноре советовал ему слушать свое сердце и верить ему, а не чужим словам. „Уши и даже глаза можно обмануть, сердце – никогда.“ А он верил словам. Эр Август, Катари, Альдо. Слова, слова, слова…
Он еще сомневался, когда подсыпал яд в вино, сердце было против, но он верил словам. А потом и вовсе перестал сомневаться. И ведь предупреждал его святой Оноре: „Тот, кто не ведает сомнений, даже вознося молитвы Создателю, служит Чужому“! Но у Ричарда Окделла сомнений не было. По крайней мере с того момента, как он присоединился к Альдо. Ни сомнений, ни желания смотреть по сторонам. Лишь гордыня, в которой он обвинял Ворона.
Святой епископ говорил, что Ворон лишь прикидывается злым, говорил что Алва – единственный в Олларии, кто мог прикрывать слабых и противостоять сильным. Он назвал Алву „щитом, ниспосланным Создателем“…
„Если он не спасет безвинных, их не спасет никто.“
Если бы Алва не сумел сделать невозможное и появиться у эшафота тогда, когда было не в человеческих силах ответить на ультиматум… Кэнналоа – а может и весь Талиг! – не спас бы никто. Как никто не смог спасти Надор после предательства Повелителя Скал. И ведь у Алвы не было бы предательства, это было бы поражение, если бы он не успел. Но Ворон каким-то чудом уложился в срок. В Кэнналоа весной зацветут гранаты и начнется новый Круг. А на месте Надора теперь – соленое озеро.
Знал ли Альдо, что ставит на кон? Впрочем, какая разница… Это было важно, когда над Алвой издевались в Багерлее – а ведь он, надорский болванчик, даже не интересовался, что там происходит! Это было важно до суда. Или до смерти Фердинанда. Или даже до смерти Альдо. Но не сейчас.
Сейчас вообще уже ничего не важно. Хотелось бы верить, что Ворон выживет. И что с судом тянуть не будут.
========== Глава 15 ==========
Прошло еще несколько дней – по крайней мере, несколько раз за окном было светло. А может это он несколько раз за один день обращал внимание, что на улице ясный и солнечный день. Тюремщики тоже приходили, и, наверное, приходили строго по расписанию – приносили еду и вино, чистую одежду. Окружающий мир все больше казался частью снов, а сны и воспоминания становились все реальнее.
Снилась Катари, гуляющая с ним по саду. Он пытался объяснить ей, что очень сожалеет о сделанном, пытался извиниться. А она словно не слушала. Мяла в руках концы белой в гиацинтах шали и молчала, даже не глядя в его сторону. А потом так же молча ушла.
Снились младшие сестры, которые не узнавали его и боялись, словно в замок забрел медведь-шатун.
Снился Наль, раскрасневшийся и пылко выговаривающий ему что-то. Только слов было не слышно, а по губам Дикон ничего понять не мог.
Снились старые слуги в Надоре. Они спешили по каким-то делам и совершенно не замечали Дикона. Не потому, что матушка приказала не обращать на него внимания, а потому что не видели и не слышали.
Снился Оскар Феншо. Он смеялся и балагурил, с ним было легко и весело. Но под конец разговора он неожиданно мрачно спросил, пытался ли Дикон вступиться за него. Отвечать было нечего. И Оскар ушел.
Снился Рамиро Алва. Именно тот, кого Дикон прежде называл Предателем, тот самый человек, что в его видении-воспоминании спас сына Алана Окделла. Рамиро советовал ему не спать на солнце – мало ли что присниться может – и пил вино из серебряного кувшина, ловя струю губами. Дикон сидел на нагретом солнцем валуне и радовался этой встрече. Пока не понял, что Алве осталось всего несколько лет жизни. Он хотел предупредить кэнналийца, чтобы тот был осторожнее, но Алва не слушал. Смеялся и рассказывал о своей жене, о том, как ждет не дождется, когда она родит ему первенца. А потом внезапно оказалось, что вокруг – глубокая ночь и скоро рассветет. Дикон так и остался сидеть на давно остывшем камне, а Рамиро ушел в рассвет.
Чаще всего снился Ворон. Всякий раз по-новому, но общим было одно – в этих снах Ворон не улыбался. Ни разу. Рокэ сидел у себя дома перед камином и играл на гитаре что-то тревожное, а на его лице плясали отблески огня. Он отвечал на вопросы Дикона, но сказанное тут же забывалось. Он дрался на дуэли с какими-то разбойниками, которые хотели убить Дикона, а Дикон стоял в стороне и ждал окончания дуэли – своей шпаги у него не было. Ворон рассуждал о чем-то с Джастином Приддом, Спрут согласно кивал и радостно говорил что-то беззвучное в ответ. Алва сидел в темной камере в Багерлее и играл на гитаре без струн, но Дикон слышал музыку – бешеную, рвущуюся ввысь, летящую против ветра.
А потом пришел комендант и сказал, что Дикону нужно привести себя в порядок – скоро за ним придут. Дикон понял, что его разбудили: в камере было светло и Алвы рядом уже не было.
Дикон почему-то думал, что за ним приедет Карваль, но в проходной ждал Спрут. Он поприветствовал Дикона холодным кивком. На лице ни единой эмоции, но в глазах не то что бы ненависть… глухая неприязнь и презрение.
– Робер просил обойтись без кандалов, – произнес Придд скучным тоном, – но если вы попытаетесь бежать, я вас пристрелю. Я или мои люди.
– Бегать и отступать – это по части Приддов, – огрызнулся Дикон по привычке.
Спрут сделал вид, что ничего не слышал. До кареты они дошли молча, но уже внутри Дикон спросил то единственное, что его действительно интересовало:
– Ворон жив?
– Герцог Алва очнулся вчера вечером, – ответил Придд ничего не выражающим голосом, и Дикон решил не расспрашивать дальше. Бессмысленно.
Алва очнулся и дал указания остальным. В Лабиринте он ясно дал понять: он считает, что Дикона нужно казнить. Излом позади, теперь смерть Повелителя Скал уже ничего не изменит. Хорошо бы еще все обошлось без суда и подобных мистерий. И без Занхи. Нет, бежать, в надежде получить пулю в голову, он не будет. И на дуэль с Алвой рассчитывать не стоит. В конце концов, это было бы просто нечестно – Ворону только дуэлей сейчас и не хватало. У Робера на него рука не поднимется, а Придд и Ариго не захотят избавить его от публичной казни. Что ж, Занха так Занха. Это справедливо. Хоть Ворон и не верит в справедливость.