Алва замолчал, смакуя свое несладкое вино, Герард смотрел в огонь и улыбался. Дикон залпом допил бокал и, наконец, решился. В конце концов, Алва прав, вечер располагает.
– Рей Кальперадо, – произнес он, наливая себе еще вина, – у меня к вам одно предложение.
– Да, герцог?
– Как вы отнесетесь к тому, чтобы выпить со мной на брудершафт?
Прозвучало это скорее казенно, чем торжественно, но Герард все равно обрадовался:
– С удовольствием.
Дикон поймал одобрительный взгляд Алвы, и от этого стало совсем легко. А может, он просто захмелел быстрее обычного – Алва же говорил, что „Последние слезы“ крепче других вин.
Ворон пел под гитару что-то на кэнналийском, и Дикон пытался представить себе море – побережье Фельпа, Алвасете… Надо будет когда-нибудь туда съездить. Потом. Когда он закончит основные дела в Надоре. И надо будет наведаться к тому камню, у которого все Повелители Скал прежде проводили ночь после своего совершеннолетия. Вряд ли этот обычай был пустой глупостью. Жаль только, что слишком многое позабыто… Интересно, а где должен был проводить ночь Повелитель Волн? В море? А Повелитель Молний?..
Он не был пьян – это был лишь четвертый бокал за вечер, но Дикон чувствовал, что с каждым мгновением хмелеет все сильнее. Не от вина, от жизни. От того, что Алва не стал смеяться над его страхами, а согласился поговорить и достал гитару. От того, что Герард действительно принял его извинения и с радостью согласился выпить на брудершафт. От того, что в эту страшную шестнадцатую ночь он не один.
Дикон словно со стороны увидел, как пустой бокал выскользнул из его руки, но не разбился, покатился с тихим звоном по полу. Герард потянулся за ним, чтобы помочь, но кубок откатился уже слишком далеко в сторону. Дикону казалось, что звон этот созвучен песне, которую поет Ворон. Кубок ударился о ногу Алвы и замер. Звон прекратился, песня тоже. Прекратилось все.
Скалы не прощают предательств. Скалы должны быть щитом для Ракана и они ими стали, пусть и в последний момент. Стать на пути удара – единственно верное, что он мог тогда сделать, и Ракан принял помощь, а значит, не все сделанное было зря. Синеглазая Оставленная приняла его просьбу, и второго предательства не было – его клятва холодной крови никому не причинит вреда. Только вот выходцем ему теперь не стать, но это и к лучшему. Джастин был прав, пусть даже по-своему – у Придда с Борном своя дорога, они отказались от мести, а не клялись Синеглазой и не пытались остановить удар стихий. А стихии всегда прекрасны, даже когда бущуют – прекрасны своей мощью. Зачем выходить из этой синей живой воды, имя которой Небытие?
Вода бурлила и пенилась, рвалась вверх, ввысь. Бесконечная синь заполняла легкие, и дышать ею было невозможно. И от этого не было ни больно, ни страшно. Спокойно. Как и должно быть в конце всего.
Комментарий к Глава 23
(*) Аналог нем. „Ледяного вина“ (Eiswein).
========== Глава 24 ==========
Дикон бежал, шел, полз, слыша позади ритмичный стук. Его кто-то звал — он не мог понять, кто. Тело было неловким и неподъемным, каждое движение давалось с трудом, потом сзади раздался крик ужаса, перешедший в стон и какой-то жуткий хруст. Дикон обернулся и не увидел ничего — позади оказалась стена. Он знал, что спасен, но вместо радости испытывал жгучий стыд, словно совершил что-то бесчестное.
А потом было падение. Вниз, в пропасть, в воду. От этого было проще и легче – падать не стыдно, стыдно бежать. А соленая вода смоет все, как смывает кровь. Вода смыла бы и преступления каторжников, не предай они Алву. А он не предаст, он Окделл – Окделлы не предают. Ошибаются. Делают глупости, спят на ходу, но не предают умышленно. И Окделлы не отравители – Алва выжил и простил, а значит тот случай не в счет.
Алва выжил и во время Излома, и если эта ночь – Ночь расплаты за то, что Повелитель Cкал вмешался туда, куда мог, но куда не следовало вмешиваться… то так тому и быть. Скалы не прощают предательств, но должны понять, что тогда он был прав – он не мог иначе, так было нужно. Так было нужно всем – и Ворону, и Талигу, и Повелителю Скал, что бы Дикон не натворил прежде.
Вода бурлила и пенилась, рвалась вверх, ввысь. В воде были камни, много камней, а Дикон был каждым из них и ничем одновременно. Он дышал теплой синей водой, но знал, что она зеленая и мертвая, соленая и ледяная. А синеглазая Оставленная смотрела прямо в душу и что-то спрашивала, только ни вопросов, ни ответов Дикон не помнил, чувствовал только, что все очень правильно, как и должно быть. Это было правильным – единственно-правильным решением – стать щитом на пути удара. Это было правильным – единственно-правильным – остаться рядом с Алвой, пусть даже порученцем, наравне с не-эориями. Это было правильным – единственно-правильным – попытаться помириться с Приддом. Это было правильным – единственно-правильным – признать сына Арамоны как равного и предложить ему перейти на „ты“…
Проклятие, что это за стук?!
– Ричард…
Чужой и его кошки! Кто здесь?
Дикон разлепил глаза и обнаружил себя в собственной постели. Как он до нее добрался, оставалось загадкой, но он добрался и даже умудрился раздеться.
Так уже было. Однажды было. Давно. Когда он впервые слышал, как эр Рокэ пел под гитару. И когда он впервые пил со своим эром. Чудесное время, когда еще не было ни предательств, ни подлостей. Впереди была война, чужие смерти, страх, но… но в тот момент он не успел еще сделать ничего такого, за что было бы стыдно.
Синеглазая, сделай же так, чтобы сейчас у кровати оказался Хуан с мезким горьким напитком! Он выпьет эту мерзость, в голове прояснится, а потом кэнналиец скажет, что эр Рокэ уехал, что дело идет к вечеру и что началась война… Он ни за что не повторит прежних ошибок, расскажет Ворону все, как на духу, постарается спасти Робера от Альдо и Оскара от самого себя…
– Ричард, ты очнулся?
Нет, это не Хуан. Точно не он. У кэнналийца и интонации другие, и по имени он обращаться не стал бы.
– Ричард?!
Дикон разлепил глаза. Герард. Значит, оказаться в пошлом – несбыточная мечта. А жаль… И что Герарду не спится? Может, приснилась какая-то дрянь и он пришел поговорить, чтобы не оставаться одному?
– К-который час? Что случилось?
– Уже вечереет, – улыбнулся Герард. – Ничего не случилось, просто мне показалось, что ты уже проснулся.
– Вечереет?!
Дикон рывком сел на кровати, комната завертелась вокруг в бешеном танце. Что за ерунда?! Он же не так уж много и выпил вчера… Или просто не помнит?
– Уже пятый час. Ты вообще как?
– Нормально. Если не считать, что последнее, что я помню – как мы пили на брудершафт…
Дикон покраснел. Вот ведь глупо вышло – напился как сопляк и продрых до вечера. Стыд да и только!
– Мы еще несколько минут сидели перед камином, слушали эра Рокэ, а потом тебе стало плохо. Я даже не сразу понял, что к чему – думал, это самое вино из заледеневшего винограда тебя так забрало внезапно, а эр Рокэ сказал, что все гораздо серьезней… Если бы я не знал герцога Придда, подумал бы на вино, но… Сильно же я испугался – ты под утро больше на выходца, чем на живого человека похож стал. Эр Рокэ сказал, что вмешательство тут если только навредит, и я насилу уговорил его лечь спать, пообещал только, если что, разбудить – у него сегодня день тяжелый, у него голова светлая должна быть, а мои обязанности любой солдат исполнит… А ты только сейчас в себя и пришел.
– Ага. Хорошо. Что уговорил. Эру Рокэ нужно высыпаться. Хоть немного.