Характерно, однако, что планировка кара-тепинских сооружений с широким применением системы обходных коридоров вокруг центрального культового помещения чужда древней архитектуре Индии. В то же время подобная планировка была широко распространена в культовой архитектуре Средней Азии, и, очевидно, именно здесь она и была впервые использована для буддийских построек.
Забытая письменность, неизвестный язык
Одна из сложностей изучения «кушанской проблемы» заключается в том, что основными письменными источниками по истории Кушанского царства служат крайне скудные сообщения иноземных авторов: китайских, греко-римских и т. п. Однако из тех же источников известно, что в Кушанском царстве существовали своя письменность и литература. Как показало изучение надписей на кушанских монетах и печатях, правящая кушанская верхушка первоначально пользовалась греческим языком. В индийских владениях кушанские цари и их наместники использовали также индийские языки и письменности. Но наряду с этим известно, что при кушанах, во всяком случае со времени царствования Канишки, надписи на монетах и печатях стали выполняться на каком-то местном языке, особым, весьма своеобразным алфавитом.
Этот алфавит, получивший название «кушанского письма», основан на греческих буквах. В Кушанском царстве, таким образом, произошло примерно то же, что и у славян: была создана своя собственная письменность путем использования греческого алфавита. Изучение монет и печатей дало возможность таким образом определить характер кушанской письменности. Сообщения же китайских и арабских авторов позволили предполагать ее применение в Бактрии вплоть до монгольского завоевания.
Но если о забытой кушанской письменности мы все же имели хоть какое-то представление, то об языке кушанской Бактрии судить было фактически невозможно, так как надписи на кушанских монетах содержали слишком мало языковых данных; они состояли лишь из титула «царь царей», имени государя и слова «кушан». Термин «царь царей» (шао шаоно) и последовательность в расстановке слов позволяли лишь определить, что это один из языков иранской группы.
Проходили годы и десятилетия, а никаких новых материалов для изучения кушанской письменности и их таинственного языка в руки исследователей так и не поступало. И вот пять лет назад в Афганистане во время работ по сооружению дороги был найден каменный блок с греческими буквами. Эта находка обратила внимание французской «Археологической делегации в Афганистане» на расположенное здесь, в местности Баглан, городище Сурх Котал, где с тех пор и ведутся систематические раскопки. В результате раскопок в Сурх Котале в руки исследователей попала, наконец, первая большая (в 32 строки!) надпись «кушанским письмом» (рис. 67), и притом еще повторенная трижды.
Рис. 67. Надпись из Сурх Котала
Надпись из Сурх Котала была высечена на каменной плите и блоках четкими греческими прописными буквами. Как будто дело теперь было за малым: все буквы надписи ясны — садись и читай. Но прочесть эту надпись оказалось совсем не просто.
Первый исследователь сурхкоталской надписи, молодой иранист Андре Марик смог прочесть в ней лишь несколько слов, в частности имя царя Канишки. В последующих исследованиях надписи из Сурх Котала приняли участие крупнейшие языковеды — иранисты многих стран, в том числе Вальтер Хеннинг, выдающийся немецкий ученый, бежавший в свое время из гитлеровской Германии, и Эмиль Бенвенист, признанный глава парижской лингвистической школы. Их усилиями установлен общий смысл надписи из Сурх Котала: это повествование о ремонтных работах в храме, возведенном первоначально царем Канишкой, а затем пришедшем в запустение. Но наряду с этим чтением предлагалось и совсем иное: немецкий ученый, специалист по древнеиранской религии Хельмут Хумбах, попытался увидеть в ней поэтические гимны в честь бога солнца Митры. Хумбах, правда, оказался в одиночестве, но и в общепризнанном сейчас чтении Хеннинга и Бенвениста некоторые места надписи из Сурх Котала все же оставались спорными, а то и просто непрочитанными.
Не решен еще и вопрос, как обозначать язык сурхкоталской надписи. Марик предполагал, что это язык кочевников-тохаров, одного из кочевых племен, разгромивших власть греков в Бактрии (известно, что в конце кушанского периода Бактрия называлась Тохаристаном — страной тохаров). Хеннинг же считает, что кочевые завоеватели Бактрии переняли древний местный язык. Оба сходятся лишь в том, что этот язык («тохарский», по Марику, или «бактрийский», по Хеннингу) был распространен в кушанской Бактрии и служил официальным языком правящей верхушки Кушанского государства.
Находки в Сурх Котале заметно продвинули вперед изучение забытой письменности и загадочного языка Кушанской державы. Но, как ни велико научное значение этих находок, ясно, что для дальнейшего развития кушановедения необходимы новые надписи и документы. Более того, казалось странным, что все открытые ранее надписи кушанским письмом происходили лишь из южной (левобережной) Бактрии, с территории нынешнего Афганистана, в то время как в Советском Союзе был известен один-единственный памятник этой загадочной письменности — резная каменная гемма-печать, хранившаяся в собраниях Эрмитажа и содержащая два слова (имя и титул ее владельца) (рис. 68, справа).
Рис. 68. Геммы-печати с надписями кушанским письмом (слепки)
Следует сказать, что советские исследователи в послевоенные годы наряду с западными учеными приступили к поискам кушанских надписей, и ко времени открытия в Сурх Котале у нас были опубликованы небольшая надпись на глиняном сосуде из Душанбе и странная, не поддающаяся чтению надпись (скорее всего, имитация надписи) на бронзовом колокольчике из южного Таджикистана. Было издано также еще несколько резных каменных гемм-печатей, выявленных все в тех же неисчерпаемых эрмитажных собраниях. Однако все эти надписи, равно как и подобные им единичные находки в Афганистане и Пакистане, не могли идти ни в какое сравнение с сурхкоталскими, которые в течение пяти лет оставались не только главным, но фактически и единственным связным кушанским текстом. Зная это, каждый, наверное, поймет тот радостный трепет, который охватил сотрудников экспедиции на Кара-тепе, когда весной 1962 г. мы сначала нашли черепок с двенадцатью буквами «кушанского письма» (рис. 69), а затем разглядели на стене одного из коридоров пещерного комплекса процарапанную по штукатурке многострочную надпись.
Рис. 69. Черепок с надписью «кушанским письмом» из Кара-тепе
Но наряду с радостью пришла и тревога: у нас тогда не было с собой ни специалиста-реставратора, ни достаточного количества закрепляющих веществ, чтобы, укрепив штукатурку, срезать ее со стены и доставить в музей или другое научно-исследовательское учреждение. Что только ни делали мы со своей уникальной находкой: с величайшей осторожностью зачистили все ее остатки, долго и упорно пытались скопировать и сфотографировать ее и в конце концов вновь засыпали песком, отложив тем самым до следующего полевого сезона исследование всего этого пещерного коридора.
Наши труды не пропали даром, хотя фотографии, выполненные в почти полной темноте и к тому же в узкой и неудобной щели раскопа, не удались, а копия надписи, продемонстрированная специалистам в области иранской филологии, позволила им лишь подтвердить наше определение: читать надпись по этой копии они отказались, так как не были уверены, что художник в ряде случаев не принял за часть надписи трещины на штукатурке и, напротив, не упустил отдельных деталей букв, сочтя их естественными трещинами. Однако уже сам факт находки большой надписи кушанским письмом, первой на территории нашей Средней Азии и второй (после надписи из Сурх Котала), имел большое значение. И когда осенью 1963 г. наша экспедиция вновь приехала в Термез, в ее составе были уже и В. А. Лившиц, известный нам по дешифровке нисийских надписей, и специалист-реставратор Р. М. Цыпина.