Великий средневековый ученый-энциклопедист, уроженец Хорезма Бируни, трудам которого современная наука обязана многими ценнейшими сведениями в самых разных областях знаний, писал о существовавшей в древнем Хорезме системе летосчисления — «эре Африга». Эта эра, названная по имени хорезмийского царя начала IV в., должна была, как предполагали, начинаться примерно тогда, когда был заброшен дворец в Топрак-кале: Афригу, по Бируни, приписывалось возведение новой резиденции в г. Кят; эта резиденция была уже в средние века начисто смыта Аму-Дарьей, коварной и своенравной кормилицей Хорезма.
Сопоставив сведения Бируни с данными, полученными в Топрак-кале, С. П. Толстов предположил, что «эра Африга» сменила старую, иноземную по его мнению, эру топрак-калинских документов, которую он отождествлял с кушанской «эрой Канишки» и также применявшейся в Кушанской державе «сакской эрой», начинавшейся в 78 г. н. э. Как мы уже говорили, отождествление «эры Канишки» и «сакской эры» весьма спорно. Не доказана еще и идентичность таинственной эры топрак-калинских документов с какой-либо из этих эр. Но, как показали находки на Ток-кале, эта загадочная эра была признана в хронологической системе Хорезма и после разрушения Топрак-калы и отнюдь не вытеснена какой-либо иной эрой. Ныне можно также считать установленным, что началом этой хорезмийской эры была какая-то дата I в. н. э, так как надписи Ток-калы, датированные 658–753 гг. этой эры, по археологическим данным, относятся к VII–VIII вв., а возможно, и началу IX в. н. э.
В результате находок на Ток-кале ясный, как казалось ранее, вопрос об «эре Африга» ныне остается открытым. Что же касается устанавливаемой по истинным хорезмийским надписям эры, то, если она действительно окажется тождественной с кушанской «сакской эрой», ее многовековое применение в Хорезме будет еще одним ярким штрихом в характеристике своеобразного пути развития этой древней культурной области Средней Азии.
Глава VII
«Финикияне Средней Азии»
Культурная деятельность [согдийцев]…вдоль караванных путей Средней Азии мало уступает культурной деятельности финикиян вдоль путей морской торговли.
В клинописных надписях ахеменидских царей и священных текстах «Авесты», в рассказах соратников Александра Македонского и отчетах китайских лазутчиков, в древнетюркских надгробиях и сочинениях ученых Арабского халифата постоянно упоминается центральная область среднеазиатского междуречья — Сугуда, Согд или Согдиана. Это страна, которая была родиной Апамы, почитаемой во всей Азии царицы, дочери Спитамена, жены Селевка и матери Антиоха I, страна, где, по словам китайских источников, жили искусные земледельцы и ремесленники, отважные и предприимчивые купцы, замечательные музыканты и танцоры, — цветущая и богатая страна, жители которой, по сообщениям авторов раннего средневековья, отличались не только споим трудолюбием, но и завидной отвагой.
Древнейшая история этой прославленной среднеазиатской области и ее знаменитой столицы — Самарканда (Мараканды античных источников) изучена еще слабо, хотя отдельные эпизоды ее нам более или менее известны (о них речь у нас уже шла).
Роль согдийцев на международной арене особенно возросла, вероятно, в поздне- и послекушанское время, когда в их руки фактически перешел весь восточный участок Великого Шелкового пути — от Мерва до Дуньхуана (небольшого городка близ западной оконечности Китайской стены). Из последнего до нас дошли найденные А. Стейном в одной из замурованных древних сторожевых башен знаменитые согдийские «старые письма». Эти письма, относящиеся к началу IV в. н. э., содержат, в частности, переписку между молодой согдийской женщиной из Друапа (так по-согдийски назывался Дуньхуан) и ее матерью, живущей в Самарканде. «Старые письма» живо передают и политическую обстановку в Восточном Туркестане, и быт согдийских колонистов, расселившихся вдоль древних торговых путей, и личные переживания молодой женщины, сначала ненавидящей своего опекуна — купца, а затем тяжело страдающей в разлуке с ним.
Накануне арабского завоевания и в первые столетия после него согдийцы — это поистине «финикияне Средней Азии». Их язык в это время — общепризнанный язык международных общений на широчайших просторах от Мерва до Монголии и от Хорезма до Северной Индии. В Мерве, например, среди найденных надписей на глиняных черепках встречена согдийская учебная надпись (из письменных источников известно и о существовании в Мерве согдийского базара). В Монголии, в столице уйгурского государства Карабалгасуне (на р. Орхон), текст, высеченный по приказу хана на величественной стеле, был выполнен помимо уйгурского также на китайском и согдийском языках. Причем, если китайская надпись могла быть невольной данью грозной мощи южного соседа уйгуров, то согдийскую нельзя рассматривать иначе как добровольное признание культурной значимости этого небольшого среднеазиатского народа, не только слабого в военном отношении, но даже потерявшего свою политическую независимость: ко времени составления карабалгасунской надписи Согд прочно вошел в состав Арабского халифата. В тот же период согдийские надписи засвидетельствованы на некоторых типах монет Хорезма и Северного Тохаристана (правобережной Бактрии), а в Северной Индии, в Ладаке, до сих пор сохранилась наскальная надпись, высеченная по-согдийски самаркандским купцом, направлявшимся к тибетскому государю. Для VII–VIII вв. можно говорить о постоянных поселениях и колониях согдийцев в Семиречье и Восточном Туркестане, Монголии и Северном Китае (в Ордосе). В династийных хрониках того времени постоянно упоминались также многие согдийцы — религиозные проповедники, удачливые политические авантюристы, живописцы, музыканты и танцоры, деятельность которых протекала на территории современного Китая.
От согдийской письменности ведет свое происхождение уйгурский алфавит, который в свою очередь составил основу монгольского и маньчжурского письма (уже одно это, если даже не говорить о вкладе согдийцев в материальную культуру и искусство ряда народов Востока, достаточно ярко свидетельствует об их большом культурном значении в жизни Центральной и Восточной Азии и полностью подтверждает высокую оценку их деятельности, данную В. В. Бартольдом).
Согдийские влияния заметны и на далеком Западе, хотя на их пути туда непреодолимой, казалось бы, стеной лежало Сасанидское (Новоперсидское) царство. Насколько сасанидские цари Ирана препятствовали торговой (и, вероятно, культурной) деятельности согдийцев на западе, ясно видно из сообщений византийского автора Менандра о событиях 60-х годов VI в. В эти годы согдийцы дважды пытались завязать регулярные торговые и культурные связи с центральными областями Ирана. Уже первое посольство из Средней Азии во главе с согдийцем Маниахом было принято при дворе сасанидского царя крайне недоброжелательно: привезенные согдийскими купцами шелка были куплены, но затем их демонстративно сожгли в присутствии послов. Последним после этого, конечно, ничего не оставалось как вернуться на родину. Еще печальнее закончилась вторая попытка: царь Ирана приказал отравить послов.
Сасанидским властям не удалось, однако, полностью преградить согдийцам дорогу на запад. Из сообщений того же Менандра известно, что согдийские посланцы, воспользовавшись древними степными путями, идущими в обход Прана по северному берегу Каспия, установили непосредственный контакт с Византией. Среднеазиатское посольство, возглавленное все тем же Маниахом, прибыло прямо в Константинополь. В ответ на это в 568 г. византийский император отправил своего посла в Семиречье в ставку тюркского кагана (в то время среднеазиатские области признавали свою вассальную зависимость от кочевого древнетюркского каганата). Вслед за этим много лет между Средней Азией и Византией осуществлялся весьма оживленный обмен посольствами и караванами. Вещественными свидетельствами этих связей служат неоднократные находки в Средней Азии и непосредственно в Согде византийских монет и отдельных предметов, равно как и выявление в западноевропейских хранилищах согдийских шелковых тканей, иногда даже с согдийскими надписями.