Старательно делая все то, к чему его побуждало неосознанное телесное желание и ненавязчивый Лилечкин напор, Лева каким-то никогда не дремлющим уголком сознания понимал, что это не все, что игра зашла слишком далеко, чтобы окончиться безрезультатно, и что ему еще предстоит нечто такое, что может принести и несказанное наслаждение, и несмываемый позор. Все говорило за то, что Лилечка не такая уж простофиля в любовных делах, как это могло показаться вначале, и одними ласками ее до экстаза не доведешь. Пора было переходить к решительным действиям, но страх опростоволоситься перед любимой (что для него являлось уже неоспоримым фактом) одолевал плотскую страсть.
Развязка тем не менее приближалась – на Лилечке уже вообще ничего не было, и он даже не понимал, как это могло случиться. Все тело ее влажно блестело от поцелуев, а кое-где в особенно нежных местах расцветали пока еще тусклые розы легких кровоподтеков.
Была не была, решил он, ощущая себя как неопытный циркач, которому впервые в жизни предстоит пройти по натянутому над бездной канату. Пан или пропал! Ведь когда-нибудь да надо начинать.
Продолжая целовать уже порядочно распухшие девичьи губы, он попытался расстегнуть свой ремень, на котором чего только не висело: и пистолет в кобуре, и пустая фляжка, и штык-нож, и брезентовый подсумок со всякой всячиной. Однако мягкий живот навалившейся на него Лилечки мешал добраться до пряжки, а отклониться назад не давал куст. Когда же Лева с грехом пополам освободился наконец от своей амуниции, загремевшей и залязгавшей при этом, Лилечка резко отстранилась.
– Ты чего? – недоуменно спросила она.
– Ничего… – Ну что еще мог ответить на этот вопрос бедный Лева?
– Не смей! – Туман, заволакивавший до этого глаза девушки, быстро рассеивался. – Ишь, какой быстрый… Я ему как другу доверяла, а он скорее штаны снимать!
– Я как ты… – растерянно пробормотал Лева.
– Как ты… – передразнила она его. – Это совсем разные дела! Да и не снимала я ничего. Ты мне сам все белье изорвал.
Действительно, лифчик требовал серьезной починки, а на трусики Лева даже глянуть боялся.
– Отвернись! – приказала она.
За спиной Левы зашуршал куст, а потом затрещала материя платья.
– Во, блин! – с досадой сказала Лилечка. – Что за напасть сегодня такая? Все по швам расползается… Можешь теперь повернуться, только штаны сначала подтяни.
Послушно исполнив все указания, Лева увидел, что Лилечка старается приладить к платью оторвавшийся рукав.
– Как же я в этой рвани ходить буду? – сетовала она, критически оглядывая свой наряд. – Ведь такое крепкое платье было! Я его и надела специально… Ладно, не стой столбом. Пошли, – она взяла Леву под руку. – А теперь послушай меня, миленький. Договоримся раз и навсегда. Всякому баловству пределы есть. Я не Верка, чтобы под всех подряд ложиться. Хочешь со мной дружить – дружи. Станет тоскливо, приходи, я тебя всегда пожалею. А о серьезных вещах поговорим после того, как домой вернемся. Согласен? Что молчишь?.. Понимаю, что ты обо мне сейчас думаешь. Дескать, если уж мне так с варнаками повезло, значит, я последняя потаскуха, да? Я ругань вашего Зяблика по гроб жизни не забуду! Никогда его не прощу! Пережил бы хоть кто-нибудь из вас то, что я тогда пережила! Не на варнаков я в обиде, а на вас, охламоны!
Она вырвала свою руку, заплакала и побежала вперед, сверкая прорехами в платье…
Приближаясь к бивуаку, разбитому на речном берегу, Цыпф ожидал всего, чего угодно: грубых шуточек, ехидных советов, многозначительных взглядов – но, как ни странно, его появление прошло почти незамеченным. Общество было целиком занято новой и весьма серьезной проблемой, возникшей буквально на пустом месте.
С чем-то похожим Лева уже успел столкнуться под кустиком, давшим им с Лилечкой недолгий приют. Одежда, еще вчера вполне добротная, сегодня расползалась на части. Ватага выглядела, словно шайка оборванцев. Неизменный малахай Толгая светился проплешинами, будто бы его моль побила. У Смыкова на ботинках отвалились подошвы. Зяблик, лишившийся ремня еще на том берегу, теперь даже шевелиться боялся – при каждом резком движении его куртка и брюки осыпались трухой. Верка, все еще обернутая в полотенце, демонстрировала всем свои превратившиеся в кисею одежды.
– Да это речка наверняка виновата! – доказывал Зяблик. – Не вода в ней, а кислота какая-то!
– Была бы кислота, у вас бы, братец мой, шкура чесалась, – возражал Смыков. – Я, между прочим, при переправе ничего своего не замочил, а результат тот же.
– Не зря, выходит, тот красавец голышом бегал, – вспомнила Верка. – Нельзя по Эдему в одежде разгуливать. Вы что, про Адама с Евой забыли?
– Им-то что… они стыда не знали, – печально вздохнула стоящая в стороне Лилечка.
– Стыд, как говорится, не дым, глаза не выест. – Зяблик выглядел как никогда хмуро. – Одежду в крайнем случае можно и из листьев сделать. Тут позаковыристей дела могут прорезаться… Я, значит, разобрал все же свою зажигалку. Все в ажуре – и кремень, и фитиль. Зря на них грешил. Только вместо самогона девяностоградусного в зажигалке вода оказалась. И хихикать тут нечего…
Ни слова не говоря, Артем пустил по кругу сумку, в которой хранился бдолах.
– Не понял… – Зяблик носом втянул воздух. – Сюда что, коты нагадили?
– Да, запашок… – скривился Смыков.
– А внутри-то, внутри! – ужаснулась Верка. – Слизь какая-то!
– Подумать есть над чем. – Артем покосился на Цыпфа. – Что-то наш профессор приуныл. С чего бы это?
– Неудовлетворенные желания приводят к депрессии, – авторитетно заявила Верка. – В особенности неудовлетворенная похоть.
– Вам виднее, – вяло огрызнулся Цыпф, у которого и без того сердце было не на месте.
– Признаться, мне импонирует коллегиальность, с которой вы решаете важные вопросы, – сказал Артем. – Вот и попробуем разобраться во всем случившемся совместными усилиями. Пусть каждый постарается вспомнить то, что лично ему здесь показалось особенно странным. А глубокоуважаемый Лев Борисович эти факты сопоставит и проанализирует.
– А что же вы сами?..
– Я, конечно, не останусь в стороне. Но тут важна не логика, а знание точных наук. По крайней мере, мне так кажется. Ну, начинаем!
– Мне, например, больше всего запомнился этот голый красавчик, – мечтательно произнесла Верка. – И совсем не за то, о чем вы подумали. Странно все же… Здесь хоть и рай, но ходить без трусов очень неудобно.
– У Веры Ивановны, конечно, своя точка зрения, – ухмыльнулся Смыков, – но лично меня удивило другое. Почему в здешнем лесу нет ни пней, ни валежника, ни опавшей листвы. Вы наши леса вспомните. Из-за бурелома да сухостоя дальше опушки не сунешься. Куда это все девалось? Дворники тут, думаю, штатным расписанием не предусмотрены.
– Теплее, – кивнул Артем. – Уже теплее… Кто следующий?
– Я свое замечание уже высказал, – жуя незажженную самокрутку, буркнул Зяблик. – Ладно, самогон, конечно, может выдохнуться, но не за такое же время! И вот еще что, – кончиком языка он попробовал крупицу махорки. – Знатное курево было. До потрохов пробирало. А теперь – натуральная солома.
– Табак, следовательно, разделил участь бдолаха, – Артем слегка прищурился. – Все один к одному… А ты, Лилечка, что скажешь?
– Не знаю, – девушка пожала плечами. – Вы спрашиваете, что мне здесь кажется странным… Мне все страно… Вроде бы рай. Тихо, красиво… А на душе тревожно… Как будто бы кто-то над нами опыты ставит… Заманили в ловушку и проверяют, что мы делать будем, если голыми останемся. Про следующий опыт и догадываться боязно. Читала в одной книжке, как люди когда-то над подопытными собаками издевались. Бр-р-р…
Последним пришла очередь Толгая, от которого, впрочем, ничего путного и не ждали. Ход его мыслей и принципы логики были так же путаны и непредсказуемы, как заячьи петли.
– Черу сгнил, – Толгай продемонстрировал всем свой пришедший в негодность малахай, а потом постучал пальцем по голове. – Баш целый… Кыны сгнил, – он отбросил в сторону ножны, – кыпыч целый… – сабля в его руках описала стремительную дугу, под корень срезав ближайший куст. – Зачем бояться?