Уже немолодой, но ещё по-юношески живой и деятельный кинооператор-режиссёр Иван Дмитриевич Горчилин всё время суетится ловит подходящий момент, чтобы увековечить ещё одну сцену для новой документальной ленты, посвящённой природе и жизни людей на полярном архипелаге. Но вот он прервал съёмку и быстро направился по протоптанной дорожке к вертолёту Фурсова. Через минуту оператор вернулся к столу и извлёк из-за пазухи необычно длинный свежий огурец.
— Совсем забыл про него, подарили сегодня в баренцбургской теплице. Христом-богом прошу, братцы, не трогать без команды огурчик! Уж больно хорош натюрморт — сам просится на плёнку!
Люди авиации, науки и кино в полной мере оценили «пожертвование» Горчилина во славу родного киноискусства и с достоинством дождались окончания важной документальной съёмки полярного натюрморта. Любимый и драгоценный в Арктике овощ вызвал у всех нас шумное одобрение и, конечно же, придал очень приятный колорит не только удачному кадру, но и скромно сервированному столу, стоявшему под открытым небом среди снега. Кстати, этот самый кадр при желании можно увидеть в цветной кинокартине Горчилина «За четырьмя морями».
В это время дежурному радисту поступило распоряжение: ускорить вылет с ледника!
— Как здесь у вас, гляциологов, ни хорошо принимают, а все же около жены в Баренцбурге лучше! — забасил Васюков. — Спасибо вам за хлеб-соль на леднике. Как говорится, ни пуха ни пера! Если что — радируйте, и мы подскочим.
Прощаемся с улетающими, благодарим за доставку и желаем доброго пути.
Разом заработали двигатели железных стрекоз. Одна за другой они легко оторвались от ледника, вызвав ненадолго снежный буран. Сделав два прощальных круга, вертолёты удалились в сторону Ис-фьорда. Ещё некоторое время был слышен их рокот, а затем стало совершенно тихо.
Немного даже взгрустнулось. Это всегда бывает, когда, пусть и ненадолго, расстаёшься с надёжными и близкими людьми. Для каждого из нас шумливые вертолёты казались в те минуты удаляющимися родными существами. Хотя и временно, но всё же обрывалась живая ниточка, связывавшая экспедицию с советскими рудниками. Теперь лишь с помощью маленькой переносной радиостанции мы сможем поддерживать прямой двусторонний контакт с Пирамидой.
— Ну что, друзья, пора начинать устраиваться, — предложил я, — сейчас погода — наш союзник.
Каждый ясно понимал, что, пока не разыгралась метель, надо постараться возвести крышу над головой. Наш небольшой «домик» преспокойно валялся на снегу в длинном тёмном мешке. Его название известно каждому бывалому полярнику: КАПШ — каркасная арктическая палатка Шапошникова. Я обратил внимание, что лётчики и геологи зовут её ласково — КАПШа.
Когда великолепный коричневый шатёр, напоминавший по форме чукотскую ярангу, поднялся над белой поверхностью ледника и рядом с ним появилась его старшая сестра — обычная палатка цвета хаки, уже наступило утро. Утро, правда, только по часам, так как ночь прошла незамеченной в полном смысле слова: ведь высадились мы в то благоприятное для полевых исследований время, когда солнце не покидает небосклон и все 24 часа суток совершенно светло. Но тепла не ощущалось: температура воздуха по-прежнему оставалась зимней — около минус 10градусов. Не задержалась и проказница-позёмка, навестившая нас к вечеру второго дня. Она принялась старательно заметать всё, что попадалось ей на пути.
После авральной работы по «строительству жилого фонда» захотелось есть, а о сне мы просто как-то забыли. Поваров назначать не пришлось — нашлись добровольцы.
Через час из второй палатки, прозванной «продовольственной», донёсся весёлый домовитый шумок примусов. Защекотало ноздри потянувшим оттуда запахом разогреваемой на огне разнообразной пищи. Не прошло и двух часов, один из поваров громко оповестил: «Кушать подано!»
Стол в палатку не влез, и его пришлось заменить вьючными ящиками. Вся наша дружная гляциологическая «семья» (Юра Лаврушин остался проводить геологические исследования в окрестностях Пирамиды) тесно села вокруг них. Неугомонный весельчак Корякин поставил белый больничный стул, привезённый Фурсовым, на «председательском» месте и, конечно же, не смог удержаться, чтобы и здесь не пошутить:
— Сей белоснежный трон для моего дорогого начальника!
Сразу же после сытного завтрака, заменившего нам одновременно и вчерашний пропущенный горячий ужин, и положенный сегодня Днём обед, мы нырнули с головой в холодные спальные мешки. Не мудрено, что проспали как убитые весь день-деньской да ещё прихватили часть ночи. Последним проснулся Володя Михалёв. Он медленно высунул голову, завёрнутую в простынный вкладыш, сладко зевнул и обратился к остальным:
— Ещё старик Шекспир говорил, что сон — это чудо матери природы, вкуснейшее из блюд в земном пиру.
Услышав такие приятные слова, в соседнем мешке зашевелился Володя Корякин.
— Я всегда ценил и уважал классиков, — промолвил он и вдруг тут же выпалил: — Ребята! Какой я сейчас сон видел!
— Ну?! — разом закричали мы. — Расскажи!
— Будто сплю я в жаркой избе да ещё прямо на русской печи, а молодая красавица хозяйка сладкие пироги печёт мне в маршрут… Эх, ещё бы минуток сто оторвать от этой жизни, чтобы узнать, чем кончилась история.
— Понятное дело чем — сладкими пирогами! — не удержался Володя Михалёв, чтобы слегка не подколоть товарища.
Все громко рассмеялись, но добродушный Корякин не обиделся.
Вылезать из нагретых мешков на ледниковый «пол» палатки не доставляло никакого удовольствия. Бросили жребий. Неудачнику вменялось растопить нашу печурку. Через десять минут находиться в мешке было уже тяжко.
С наступлением ночного времени (понятия чисто условного в пору полярного дня) все мы дружно взялись за дело — приступили к организации временного научного стационара. Это были счастливые часы в жизни нашей экспедиции.
ОТКРЫТИЕ СТАНЦИИ
Недалеко от палаток на снегу темнели ящики, мешки, бочки, канистры, лыжи, сани-нарты, буры, вехи, штанги, метеобудка, лебёдка и другое экспедиционное оборудование.
Продукты мы уложили в «продовольственную» палатку, превращённую в естественный рефрижератор. Поскольку всем пятерым жить было тесно в КАПШе, Троицкий и Корякин, не имевшие постоянной «прописки» на станции, переселились в «рефрижератор».
Постепенно весь разбросанный вокруг груз мы собрали в определённые места.
Рано утром 24 июня 1965 года Слава Маркин выбрал на снежной равнине подходящую площадку и начал оснащать её различными метеорологическими приборами. Делал он это так, словно украшал для детей новогоднюю ёлку. На душе стало даже приятнее, когда недалеко от палаточного лагеря начали появляться разные Установки: актинометрическая стрела, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф. На грубо сколоченных самодельных ножках поднялась на два метра метеобудка — щедрый дар начальника Баренцбургской аэрологической станции Юрия Панина.
Я смотрю на раскрасневшееся лицо своего коллеги. Он взволнован. Славу можно понять: сейчас он узнает температуру и влажность воздуха, атмосферное давление, силу и направление ветра. Станет известен приход солнечного тепла на поверхность ледникового плато.
— Что обещаешь на завтра, хозяин погоды? — не без ехидства спрашивает Корякин Маркина.
Наш «метеобог» оглядывается по сторонам, долго смотрит на небо, а потом почти уверенно произносит:
— Снегопад, сильный ветер, позёмку, переходящую в метель.
— Спасибо тебе, друг, за такой прогноз, век его не забуду! не то в шутку, не то всерьёз благодарит Володя и добавляет: ЇЛучше постарайся сделать так, чтобы их не было.
Володя Михалёв приступил к ручному бурению термометрической скважины. С помощью товарищей он постепенно наращивает одну штангу за другой. Когда дюралевая плеть вытаскивается на поверхность для чистки бурового стакана, она выглядит весьма внушительно, изгибаясь под собственной тяжестью огромной дугой. К концу суток Володя измеряет в скважине неизвестную пока температуру верхней толщи ледника, или, как говорят гляциологи, его активного слоя.