— Ты же со мной весь вечер танцевал. Я думала, ты меня любишь.
— Я тебе обещал чего? Нет, твою маму! Какого чёрта! Заруби себе на носу — ничего не было, тебе показалось. Во, дурында! Детский сад, ей богу. Одевайся, такси вызову. Запомни — ничего не было. Думала она! Каким местом! Ещё скажи что… чё, правда… в тебя!!! Ладно, разрулим. Во, дела!
Вика испуганно комкала одеяло, — я не понимаю… как это ничего не было, почему?
— Потому, что тебе восемнадцати нет. Потому, что ты дура глупая. Потому, что я не тебя, а Аньку хотел. Потому, что… нафиг я с тобой связался! Какая к бесу любовь!
Душевная рана со временем затянулась, с неосторожным поведением в постели повезло. А любовь… даже слово это вызывало у Вики отторжение, порой даже приступы рыданий, чаще — меланхолию и приступы тошноты.
Временами всё же Вика решалась выйти в свет, предпринимала робкие попытки флиртовать, снова влюблялась до потери пульса, опять нарывалась на подлость и коварство.
Циничная стервозность, желание отомстить всем на свете мужикам так к ней и не прилипло. Те, кто ей нравились, и впредь вызывали у Вики желание прислониться, отдаться в хорошие руки, правда, надежды на счастливое будущее таяли, вера в счастье почти иссякла.
Анюта за это время дважды выходила замуж, оба раза с прибытком. Первый супруг оставил ей трёхкомнатную квартиру со всем содержимым, второй — машину, дачу… и шрам во всю щёку. Она по-прежнему была энергична, жизнерадостна и любвеобильна.
Вика ей больше не завидовала, записав себя навечно гражданкой острова невезения.
Мужчины в её непритязательной жизни случались, но какие-то тусклые, пресные. У каждого из них были тайны: жёны, дети, алименты, вторые и третьи любовницы. Некоторым просто негде было жить.
Однажды Вика встретила человека, точнее, сама разыскала в интернете, со всех сторон положительного. Презентабельный, ухоженный вид, крепкое телосложение; аккуратист, чистюля, грамотный, обеспеченный, нежный.
У Эдика проникновенный с приятной хрипотцой голос, привлекательные, мужественные черты лица, сильные, очень умелые руки. К тому же он любовник отменный. Конечно, у Вики особого опыта в данном вопросе нет. Обычно интимные инциденты случались невыразительно: в неподходящих местах, в дикой спешке, иногда мешал страх оказаться посмешищем, или вообще ничего не получалось.
Один раз, это вообще кошмар, Вика расплатилась за ночь унылой любви всей до копейки суммой накоплений на отпуск и шкатулочкой с золотыми цацками.
Эдик, другой возлюбленный, то самое… о чём не принято говорить вслух, умел делать так, что не только душа, но и бренное тело улетали в рай. Надолго.
Через неделю любимый переехал к ней жить. Вика вновь была счастлива.
Через месяц узнала, что у него есть дочь, что пока она живёт у мамы, но пора бы… если можно.
— Ты работаешь, я тоже. Кто будет заниматься ребёнком?
— Мама поможет.
Девочка оказалась хорошенькой, причём умница. С ней было легко, интересно. Вот только Эдик через день стал задерживаться на службе. Потом его якобы оштрафовали за чью-то оплошность. Пришлось жить втроём на её зарплату.
Спустя месяц Вика случайно обнаружила в кармане у гражданского мужа резиновые артефакты, а в телефоне (опять любопытство подвело) длинный список женских имён и роман в сообщениях, точнее много маленьких отдельных повестей.
В один из дней Эдик пропал. На телефонные звонки не отвечал. Через месяц явился, попросил денег… в долг. Про дочь даже не вспомнил.
Если бы не маленькая Ирочка, Вика вовсе разуверилась бы в любви. Только она и спасает от великой депрессии: от хронических болячек, затяжных дождей, тягостных воспоминаний, всплесков эмоциональных расстройств и негативных мыслей.
Только она.
Да, забыл рассказать, что было дальше. Даже не знаю, интересно ли это, потому, что не вписывается в чётко отлаженную сюжетную канву.
Вика нашла его на улице, практически на помойке. Семён выглядел, мягко говоря, экстравагантно: мятая, толстым слоем покрытая жидкой грязью вполне фасонная одежда, разбитые очки, окровавленный нос, резкий запах перегара.
Персонаж поднимался с превеликим трудом, пробегал два-три шага, гулко до замирания сердца падал лицом на асфальт. Если бы не предзимье (на градуснике то плюс, то минус), не промозглая морозная стылость, не грусть-кручина, разве обратила бы Вика внимание на это убожество. Никогда, ни за что. Всё зло в жизни от них — от мужиков: предателей, развратников.
Его было жаль до озноба, до колик, до всякого рода неясных вещей. Она ощущала почти клиническое одиночество, он вовсе был потерянный, ничей.
Что заставило пожалеть это ничтожество, Вика не способна была вспомнить. Шевельнулось что-то невнятное внутри, задрожало непонятной силы сочувствием, несмотря на брезгливость и промелькнувшее едва уловимо ехидное злорадство, — так тебе и надо!
Подняла, обтёрла, — живёшь-то где, бедолага?
— У-у-у, — мычал подопечный, тыча кривым пальцем в пустоту, — вот!
— Что делать-то с тобой? Дочь у меня дома, испугается чучела такого. Ладно, в коридоре поспишь.
Как она его волокла, как тащила… не приведи господи испытание такое кому другому.
Добрались. Раздела, постелила половичок, выстирала, сушила утюгом, чтобы с утра наладить в как можно более дальнее плавание, чтобы не видеть и не слышать, чтобы забыть навсегда.
Утром Вика была удивлена несказанно. Незнакомец с помойки ждал в кухне с горячим завтраком.
— Я тут слегка похозяйничал. Прости. Ты кто, как я тут оказался?
— А ты? Нажрался как свин, валялся в грязи…
— Не бранись. Горе у меня. Годовщина как жена преставилась, царство ей небесное. Удивительной доброты и кротости была женщина. Жить не хотелось.
— Отогрелся, ожил… теперь захотелось… жить?
— Я бы… не обижайся… у тебя остался. Благодарен. В ножки кланяюсь. Не смотри, что на бомжа похож. Винюсь.
— Говоришь много. Завтракай и иди.
— Не смею противиться, перечить, спасительница. Меня Евгений зовут. Евгений Витальевич Зарубин. Я тут номерок телефона записал. Хотелось бы ваши заветные циферки узнать.
— Ага! Плавали — знаем. Мне дитё кормить надобно, а не альфонса из подворотни.
Ничто в груди Вики не ёкнуло, не послало знак, что именно это шанс.
Кто бы знал.
На следующий день началось. Звонки по телефону, курьеры с букетиками разноцветных хризантем, письма без обратного адреса на конверте с доморощенными стихами.
Мелочи, а приятно.
— Виктория Леонидовна, спасительница моя. Пропадают два билета в Современник на Три сестры по Чехову. Спасайте.
— Ирочку не с кем оставить.
— Беру на себя. С вас согласие и только.
Шаг за шагом Евгений Витальевич входил в её жизнь. Без пошлых намёков, без попыток обладать. Втроём гуляли в парке, вместе выезжали на выходные в пригород, посещали выставки.
Виктория Леонидовна боялась спугнуть хрупкое равновесие, в котором пребывала последнее время. Женщина ждала что вот-вот, уступить всё равно придётся — не дети, и всё хорошее закончится. Так было всегда, так будет. Над тревожной кнопкой уже была занесена рука.
Судьба.
Время шло, ничего драматического не происходило.
Случилось и то, чего ждала и боялась. Не сказать, что фейерверк эмоций, но здорово, просто замечательно.
Вскоре съехались. Редкую ночь проводили порознь. Он непременно встречал Вику с работы с полными сумками, — чур, готовлю я. И не спорь.
А потом, когда от аппетитных запахов голова шла кругом, Женя накрывал стол, наливал по бокалу вина, — за любовь, Вика, за нашу с тобой любовь!
Это было так приятно, что тебя ждут, заботятся, что в доме уютно пахнет мужчиной и ребёнком, что счастье не фонтанирует понапрасну, а тихо плещется в устойчивых берегах.
Оказывается, нет нужды, чтобы сердце вдребезги и эмоции через край.