— Ты ничего не понимаешь, — злобно рычал он, — у нас любовь. Наш с тобой брак — досадное недоразумение. Мне нужна была женщина, самка — без разницы какая. Лишь бы молодая, упругая и доступная. У тебя всего этого было в избытке, но однообразие приедается. Ты меня больше не возбуждаешь.
— Зачем ты так! Это же ложь. Ты любил меня по-настоящему. Чувства невозможно изобразить, если их нет.
— Плевал я на твои доводы. Что ты понимаешь про любовь! Может, что-то такое и было у нас с тобой. Наверно я находился под гипнозом. Растаяло, улетучилось, растворилось. Власть твоих прелестей закончилась. Ты стала невкусной, пресной. Я свободен! Обсуждать с тобой, прав я или не прав, не желаю.
С каждым новым оскорблением сопротивление Антонины слабело, желание отстаивать правду иссякало.
Создавалось впечатление, что он с наслаждением её добивает.
Зачем? Оттого, что не мог простить собственной слабости, своих ошибок?
Они развелись.
Егор с помощью адвоката отвоевал квартиру (документы на неё были оформлены так, словно Егор заранее планировал этот процесс), выселил Тоню в комнату в коммуналке.
Она не сопротивлялась. Не было сил воевать. Что ещё хуже — суд оставил ему дочь. Антонина была замужем, выполняла обязанности домохозяйки, доходов не имела. Егор без труда доказал её финансовую несостоятельность.
Что чувствовал победитель — тайна за семью печатями.
Новая пассия не стремилась получить ярмо в виде свидетельства о браке. Ей хватало физической любви, подарков и прочих знаков внимания. Вести хозяйство, заниматься ребёнком любовница отказалась, да он и не настаивал.
Антонина вечерами перелистывала семейные альбомы, погружаясь с головой в атмосферу недавнего прошлого, в котором было всё, включая любовь.
Было.
Какие же они были молодые, какие красивые.
Это медовый месяц в Крыму. Кроме любви и моря им ничего не было нужно. Даже есть забывали.
А это Лебяжий остров. Кто же фотографировал? Ей казалось, они там были одни.
Доступная! Где там. Егор добивался интимного сближения больше года.
Именно там, в туристической палатке, они познали таинство соприкосновения, когда вопрос о создании семьи был решён окончательно, даже день свадьбы назначен.
Врёт он всё, злится на неспособность отказаться от соблазнов, на своё же предательство.
Ну и пусть, пусть живёт по собственным правилам. Она не такая. Этим всё сказано.
Вот они купаются голышом в горном ручье, вот путешествуют по степи на лошадях. Посиделки у костра, песни под гитару. Лыжные прогулки, Новый Год.
Это она в новом платье в большой красный горох, которое Егор купил, когда Тоня была в родильном доме, встречает его с работы.
Вот он на беговой дорожке, тут играет в баскетбол.
Школа. Тогда всё началось. На выпускном. Первый поцелуй. Сладкий-сладкий.
Ничего, она переболеет, она сильная. Отогреется, оживёт, отсудит Юльку.
Что ни день — слёзы. Прошлое не давало дышать, рвало ткань души по живому.
Дочь она забирала к себе по субботам. Забрасывала все дела, гуляла с ребёнком (там, где была счастлива с ним, с Егором), играла, читала книжки, пыталась забыть всё плохое. Не получалось.
Незримая нить связывала с бывшим. Слово-то какое колючее — бывший.
— Может ещё вернётся, — думала она и тут же прикусывала язык.
Зачем? Дважды в одну воду не зайти. Нужно записать все воспоминания, переживания на бумаге и сжечь. Этакий ритуал освобождения.
С Яной у Егора не сладилось. Однообразие теперь приелось несостоявшейся невесте, но сначала она основательно высосала его финансовые ресурсы.
Он теперь мечтал о домашнем уюте, о сытной стряпне, глаженых рубашках. У подруги были иные представления относительно отношений мужчины и женщины: безудержный секс, шумные вечеринки, модные наряды. Ей было необходимо ощущение праздника, а Егор неожиданно понял, что устал.
На этот раз бросили его.
Антонина не раз и не два видела, как он подглядывает за ней и Юлей в парке.
Скучает.
Поделом.
Нет, она не злорадствовала. Внутри поселилось холодное равнодушие, только и всего.
Дочь ей отсуживать не пришлось. Сам привёл, сам попросил оставить у себя. Даже дал денег.
— Прости. Глупый был. Может мы это… того. Дочка у нас.
— Ты выглядишь смешным. Я привыкла жить одна. Помнишь, у Есенина — к прежнему возврата больше нет. У всего на свете есть срок годности. Любовник второй свежести. Это про тебя. Сгорел в погоне за страстью? Я не доктор, Егорушка. Справляйся со своими проблемами сам. Меня уволь.
Ничто их больше не связывало, даже скандалить было нелепо, скучно. Перед Тоней стоял чужой постаревший мужчина, который вдруг забыл, что вправе извергать обвинения и проклятия.
— Я же тебя любил, — шептал он в телефонную трубку, — мне плохо. Разве я был плохим мужем?
— Извини, не помню.
— Дрянь, какая же ты дрянь! У нас дочь.
— В том-то и дело, что помню. Не звони, не надо.
Телефонные беседы обычно заканчивались обвинениями и бранью.
Однажды (Антонина уже забыла о его существовании), Егор опять о себе напомнил. Впервые не скандалил.
— Давай встретимся.
— Зачем?
— Не спрашивай. Просто приходи.
— Если будет время. Я выхожу замуж.
Времени не нашлось.
Позднее выяснилось — это был предсмертный крик. Люди, уходящие в мир теней, чувствуют приближение к краю.
Жизнь продолжалась. Слёзы высохли. Антонина действительно оттаяла, сблизилась с мужчиной.
Свадьбы не было. Сошлись, разделили ответственность и обязанности, сложили в одну коробку скудные заработки. Просто жили.
Любовь? Кто его знает. Вдвоём, точнее втроём, веселее.
Тоня, если честно, не искала себе мужа. Наелась. Фёдор пришёл сам, бесстрастно перечислил несколько обязательных пунктов семейного кодекса (ничего особенного), вывалил на стол содержимое объёмного портмоне в денежном эквиваленте, — заначки не приемлю, всё пополам.
— Хочу семью, уют, любимую женщину. Причём немедленно.
— От добра — добра не ищут. Поживём — увидим.
Егор тихо ушёл из жизни накануне майских праздников. Сердце остановилось.
Странно. Ему ли переживать. Жил как хотел.
Фёдор оказался замечательным, просто волшебным мужем и отцом.
Как-то Тоня по давней привычке спросила, — ты меня любишь?
Он насупился, — скажу, нет — поверишь?
Тоня обиделась. Егор когда-то не уставал повторять, — люблю, люблю, люблю! Фёдор не такой.
Время стёрло многое, в том числе память о счастливых днях с Егором.
На Лебяжьем острове пропали лебеди — не на что стало содержать. Два альбома с фотографиями бесследно исчезли при переезде. Юля повзрослела. Про отца почти не помнила.
В этой жизни у Антонины были Фёдор и дочь.
Любит она его или нет, о том даже себе боится признаться. Нет у неё никого дороже, хотя ни разу за столько лет она не призналась ему в любви.
Его величество случай
— Простите, задумался, оступился, совершенно случайно вас толкнул! Я, право, такой неловкий, вечно всё порчу. Что с вами, милейшая, почему так внимательно меня разглядываете?
— Не стоит извинений, я понимаю. Наверно мне показалось. Мы с вами прежде не встречались?
— Да нет… точно, нет, у меня профессиональная память на лица. Хотя… знаете, если ваши волосы… вот так вот зачесать назад… собрать в пучок на затылке… нанести паутинки в уголки глаз, стереть с губ помаду. Взгляд… взгляд чуть грустнее и строже, носик острее… глупости, так не бывает.
— Как так, о чём вы подумали, чей взгляд?
— Померещилось, наверно. Мамин.
— Вот и мне тоже почудилось. Вы так похожи на моего папу.
— Не может быть! Разыгрываете, познакомиться пытаетесь? Так я женат. Видите, колечко. Я его никогда не снимаю. Любовь.