— Яков, как ты думаешь, а что бы было, если бы Катя сказала князю, что ждет от него ребенка или, когда ты родился, что ты — его сын?
— Аня, я думал об этом. Но ни к какому выводу не пришел. Самая большая проблема была в том, что она уже была замужем. Если бы они согрешили и она забеременела до замужества, думаю, скорее всего, они поженились бы как можно быстрее, вероятнее всего, тайным браком. Но у Кати был законный муж, не просто сожитель, от которого можно уйти в любой момент. Ты сама понимаешь, что развестись — это очень сложно. Это также большой скандал, без этого почти никогда не бывает. В их случае скандал был бы неизбежен, ведь она согрешила с князем. В обществе ей, думаю, после этого было бы отказано.
Если же она поступила бы по-другому — просто ушла от мужа и стала жить с князем во грехе, то тогда не знаю, что бы было со мной. Вероятнее всего, я был бы незаконнорожденным, так как Штольман не дал бы мне своей фамилии… Думаю, что по этой причине она ничего князю и не сказала, чтоб ее сын не был лишен прав законного отпрыска дворянина.
— Я вот о чем подумала, если бы твоя матушка не умерла так рано, она потом, наверное, сказала бы тебе, кто твой настоящий отец.
— Возможно. Ведь его кольцо она мне давала. Я это вспомнил. Думаю, конечно, когда Штольмана не было дома, а не при нем. А за Штольмана ее выдали, так как он положил глаз на Катю. Помнишь, тебе приснилось, что он сказал, что простил бы Кате просто измену, так как она его не любила? То есть она его не любила, а он ее? У него, судя по всему, были к ней в начале какие-то чувства. Но, конечно, безответные, ведь она любила Ливена. Возможно, он надеялся, что Катя со временем примирится со своим положением, и у них будет семья. Но этого не случилось.
— Но ведь он знал, что Катя любила другого, более молодого, не на двадцать лет старше ее, думаю, более красивого… И все же надеялся?
— Аня, я тоже старше тебя почти на двадцать лет и я не красавец… — тихо сказал Штольман. — И я не смел верить поначалу, что у тебя могут быть сильные чувства по отношению ко мне, но я надеялся… Надеялся несмотря на то, что у тебя были молодые поклонники, знаки внимания которых ты могла бы принять с радостью.
— Яша, прости, я сказала не то… У нас с тобой все иначе. Ты — первый и единственный мужчина, которого я полюбила. Мне не важен твой возраст, и для меня ты самый красивый… И мне не нужен был никто другой кроме тебя… Про Катю я имела в виду, что если бы было наоборот, у нее был немолодой неказистый возлюбленный, а ее выдали замуж за молодого красивого мужчину, возможно, у него бы и появился шанс завоевать ее сердце.
— Знаешь, если я так похож на Дмитрия, то он тоже не был красавцем. Интересный мужчина — возможно. Но отнюдь не красавец. Мне кажется, что Штольман был не обделен внешностью. Я сейчас вспоминаю, он был мужчина довольно приятной наружности. Думаю, даже более привлекательной, чем у Дмитрия.
— Я думала, что он — серый невзрачный мужчина…
— Нет, я помню его сухим безэмоциональным человеком, это так. Но он отнюдь не был некрасивым. Он был высоким, статным мужчиной с правильными чертами лица, с темными волосами и карими глазами. Интересно, как я сейчас это вспомнил, ведь я почти забыл, как он выглядел? Он не был стариком, когда женился. Когда я видел его в последний раз, ему было около пятидесяти. Конечно, мне в девять лет он казался старым. Но это было не так. Знаешь, думаю, если бы он захотел, он бы мог без проблем жениться после смерти моей матушки. Но он почему-то этого не сделал. Возможно, перестал верить женщинам. Он так и умер вдовцом.
- А что случилось?
— Я не знаю. Мне просто сообщили о его смерти, так как я был его единственным родственником. Причем, уже после похорон. Я не знаю даже, где он похоронен. Впрочем, у матушки на могиле я тоже ни разу не был. Ни когда я был маленький, ни когда вырос.
— А почему так? Ведь она же твоя мать.
— Наверное, боялся, что нахлынут воспоминания, которых я не хотел…
— А ты помнишь, где вы жили?
— У нас был дом, примерно как у твоих родителей, может, немного меньше, за городом, точнее не так далеко от города. Отец был чиновником. Честно скажу, каким — я точно не знаю, ведь он со мной почти не общался, возможно, он был кем-то вроде инспектора, поскольку часто ездил по службе по разным местам.
— Это было где-то в Остзейском краю?
— В Эстляндии, на границе с Россией. И Штольман, хоть и был остзейским немцем, был православным, говорил дома только на русском, хотя, естественно, прекрасно знал родной язык, а вот матушка говорила и на русском, и на немецком. От меня он требовал говорить на русском, так как считал, что моя дальнейшая жизнь будет в России. Почему — я тогда не задумывался, был слишком мал для этого. Возможно, потому, что своим наследником он меня не считал и не видел моей жизни в Эстляндии, или потому, что знал, что Ливен через несколько лет определит меня в пансион в Петербурге. Но я хорошо болтал и на немецком. Сначала благодаря матушке, а затем гувернеру Ивану Карловичу, с которым, кстати, общение на немецком отец не поощрял.
— С гувернером, за которого, как оказалось, платил Дмитрий?
— Именно. Еще у меня была няня Агаша. Вот сейчас думаю, Агаша — это от Агафья или от Агата? И еще была Марта, служанка. Агаша была добрая и меня любила, я с ней проводил много времени, так как матушке часто нездоровилось, а вот Марта была строгая, — почему он все это сейчас вспомнил? Ему казалось, что он совершенно забыл о своем детстве.