Но время шло, а ничего не менялось. Король смотрел мимо меня, я избегала случайных встреч, и так прошло несколько недель с момента нашего возвращения. Наверное, ее светлость вновь накинулась бы на меня с вопросами и требованиями, но в этот раз утихомирить ее на время помог Фьер Гард.
Нет, он ни в чем не убеждал нашу госпожу, но привел в ее гостиную графа Дренга, с которым сошелся достаточно близко после турнира. Оба авантюристы, любители пошутить и сыграть на публику, они недурно ладили. Признаться, я даже немного ревновала моего барону к королевскому графу.
— Ваша милость, — третьего дня ворчала я на Гарда, — его сиятельство дурно на вас влияет.
— Чем же, ваша милость? — удивился Фьер.
— На днях вы были не трезвы, — заметила я. — И я знаю, кто устроил вам попойку.
— Прошу прощения, ваша милость, — ответил Гард, — но баронесса Гард осталась в моем поместье, а насколько помню, вы, Шанриз, — баронесса Тенерис, а не Гард.
— Ах, вот как?! — вспылила я. — Тогда я отказываюсь с вами разговаривать. И знайте, что я обижена на вас, ваша милость.
— Полноте, дорогая, — улыбнулся барон, — не злитесь. Просто примите, что мужчины иногда могут позволить себе расслабиться за бутылкой чего-нибудь горячительного, а еще могут позволить себе пошуметь и побуянить вне пределов взоров дам. Однако это никак не влияет на мое отношение к вам, ваша милость. Вы мне по-прежнему дороги, и нашей дружбы я не предам ни за какое аританское красное. А за белое уж тем более, — его улыбка стала шире, и негодник добавил: — Ну, улыбнитесь же мне, ревнивица.
— Какая глупость, — возмутилась я. — Я вовсе вас не ревную, — но сдалась и улыбнулась: — Если только самую малость. — На том и помирились.
Стоит отметить, что с тех пор, как государь узнал о наличии супруги у барона, пусть и не благородного происхождения, жить Гарду стало проще. От него отстали те, кто пытался до того всучить своих дочерей, находя выгодной партию с мажордомом ее светлости, к тому же герцогиня утеряла свой главный рычаг давления на его милость. Впрочем, у нее всегда оставались напоминания о ее милости и угрозы об ее лишении. Но, в любом случае, Фьер теперь не жил под угрозой разоблачения неравного брака без высочайшего одобрения. Правда, считал, что должен быть благодарен за то, что всё разрешилось без потрясений, мне.
— Чушь, право слово, — отмахнулась я. — Государь — разумный человек, он бы принял ваш брак.
— Не скажите, Шанриз, — возразил его милость. — На чаше весов была ревность короля. Известие о моей женитьбе и отношении к супруге стали поводом прекратить видеть во мне соперника на ваше внимание. Если бы не это, уж и не знаю, как бы всё закончилось. Вполне могло и опалой. Но его отношение к вам смягчило удар, превратив всего лишь в обнародованную новость. И пусть те, кто разочарован в своих устремлениях, фыркают, мне это глубоко безразлично.
Но возвращаясь к причине нашей размолвки с моим другом, хочу сказать, что Олив Дренг неожиданно стал моим мостиком, соединившим нас с Его Величеством. Разумеется, он не передавал мне посланий от государя ни письменных, ни устных, как и ему от меня, но рассказывал то, что было скрыто от моего взора. Так я узнавала новости о жизни Его Величества, и хотелось верить, что король хоть иногда спрашивал своего любимца обо мне. Но, конечно же, я такого вопроса графу не задавала и через Фьера узнавать тоже не рискнула.
Впрочем, наши разговоры не сводились только к нашему повелителю и господину. О нем упоминалось скорей вскользь, чем следовало нарочитое повествование. Я могла после этого задать вопрос, но тему королевской жизни никто не развивал. А в остальное время Дренг шутил и веселил меня и тех, кто присоединялся к нашей беседе. Гард в это время сыпал искрами своего обаяния в другой части гостиной, веселя герцогиню, или же был рядом, и тогда вечер заканчивался больными щеками, потому что если и не смех, то улыбка не сходила с моего лица, да и не только с моего.
— Как же жаль, ваша милость, что вы не мужчина, — как-то сказал мне Дренг, — уверен, что кутеж с вами был бы незабываем.
— Совершенно согласен, — кивнул Гард, я лишь усмехнулась и покачала головой. Будь я мужчиной, мне было бы позволено много больше, чем кутеж.
— Оставим сожаления, — сказала я. — Я — женщина, и эта данность неизменна.