Костя дал по ногам, и дембель пошатнулся. Тот прописал, не раздумывая, в лицо, и, кажется, сместилась раздолбанная перегородка носа. Они сцепились и долго не уступали друг другу, пока шея дембеля не оказалась сжатой в здоровые Костины ручища. Дембель вырвался и цапанул налетчика за шкибот. Шатаясь, рухнул, потянув за собой Костю. Они барахтались на асфальте, словно два оголенных провода. Стоило сомкнуться, как повторялся боевой приступ, кровь проступала, туман проседал в голове.
Было хорошо. Костя улыбался. Заслуженная боль освежила. Теперь он мог думать, оставив нетипичную злость в ссадинах на дембельском лице.
Заметили на дороге остановку. Дышали часто, сраженные взаимной силой. Дембель протрезвел. Похлопав по карманам, понял, что кончились сигареты. Не стал спрашивать, а глубоко промолчал в надежде, что сейчас вот он отдышится и что-нибудь обязательно придумает.
– На, – протянул пачку.
Курил в тишине. Костя изучал табличку с расписанием рейсов. На выцветшем фоне еще виднелось вечернее время единственного маршрутного автобуса.
– Не дождемся мы никакого автобуса, – сказал дембель, докурив.
До приятного хруста размял он шею, щелкнул пальцами.
– Ты самый умный, что ли? Что ты предлагаешь?
Он кое-как уловил сигнал и загрузил дохлый браузер на телефоне. Следующий поезд должен идти через сутки. Костя не хотел сдаваться. Он мог бы подождать, но вот Леха ждать не будет. Точнее, родственники Лехи. Леха-то что. Он теперь любого дождется.
– Можно пешком до какой-нибудь станции. Но идея так себе, если честно.
– Слушай, – заговорил Костя. Говорил он тихо, в надежде, что раздолбанный службой дембель лучше уяснит, если будет вслушиваться. – Слышишь? Мне надо уехать. Чем быстрее, тем лучше.
– Я уж понял. Ты думаешь, я не понял?
– Понимаешь, мой армейский друг, – задумался Костя, – товарищ мой армейский. Понимаешь. Он умер. Его убили вроде бы. Я точно не разобрался. И вот надо мне доехать. Вся эта церемония. Честно говоря, не особо мне хочется ехать. Я бы не поехал. Но матери его обещал. Там приедут все, кто служил. Не все, конечно. Так, несколько из нашей компании. Ты же понимаешь. Это армейский друг. Служили вместе.
И зачем он рассказывал это дембелю. Немая пустота проступала сквозь ночь, и будто бы не было вовсе никаких слов.
Дембель перестал кривляться. Попросил еще сигарету. И Костя тоже закурил.
– Хочешь, вместе поедем?
– Давай, – согласился Костя, не раздумывая, – может, мне твоя помощь потребуется.
– Помощь? Какая?
– Да есть одна идея. Если согласишься, я в долгу не останусь.
Костя не хотел пока рассказывать.
– Если, конечно, не боишься.
– Да никого я не боюсь. Расскажешь?
– Слушай. Давай сначала придумаем что-нибудь. Давай сначала доберемся.
Он снова забыл, как называется очередная российская глушь, но билет не стал доставать, потому что поезд ушел, и все такое.
Затараторил дождь. Разбиваясь о железный навес, капли монотонно причитали:
«Что же ты, Костя, за друг. Что же ты, Костя, за товарищ».
Тук-тыщ, тыщ-тук. Друг и товарищ. Товарищ и друг.
Дембель поднял воротник бушлата, но дождь все равно моросил на шею.
– Я даже не знаю, что делать. Надо подумать. Ты вот сам что думаешь?
– Не знаю. Ты сам далеко живешь? Где твой дом?
– Да нет у меня никакого дома, – отрезал дембель.
Теперь уже Костя догонял дембеля, который шел так быстро, будто скорость движения могла заполнить пропасть между вечной памятью и лишними вопросами.
Костя хотел уточнить про дом: куда-то же ехал дембель, – но проснулся телефон. Снова появилась связь.
Пропущенные вызовы от Ксивы, неизвестные номера, снова пропущенные, уведомления о роуминге от оператора, реклама, мама… пропущенные от мамы. В глубине входящих сообщений он отыскал родную весточку:
«Костенька, сынок. Что же ты опять натворил. Приходили сотрудники в форме. Про тебя спрашивали. Я им все рассказала. Про друга твоего. Сынок, ты мне напиши, все ли в порядке. Ты мне пообещай, что все будет хорошо».
Повсюду мама ставила многоточие. Костя знал, эту пробельную недосказанность мать заполняла слезами.
– А как убили твоего друга?
– Да я не знаю пока что, – ответил Костя и мысленно поставил три жирные точки.
Домой он возвращался героем. Сам-то, конечно, никаким героем себя не считал. Но мать не сводила глаз с повзрослевшего, да что там, возмужавшего сына, и все носилась кругами, чтобы, не дай бог, не остался голодным. Вот и пирожки, а вот картошечка, на ужин – пельмени, домашние, как любишь.