«Германская идея» о развитии потенциалов той или иной нации как выражении ее индивидуального «народного духа» имела усиленный пропагандистский эффект не только среди нерусских народностей царской империи от Финляндии и Украины до Грузии, но и среди народов арабского мира и Передней Азии (Египет, Сирия, Иран, Афганистан, Индия), находившихся под пятой Великобритании или ощущавших угрозу захвата с ее стороны. Ирландцы и фламандцы, известные личности в нейтральных странах — например, шведский исследователь и первооткрыватель Свен Хедин (в котором Паке с восхищением видел свой идеал[28]) — весьма сочувственно относились к «немецкому делу» в мировой войне. Особая тема — заигрывание немецкой политики и пропаганды с «еврейством» и сионизмом в Польше и России, а также в США{133}.
Но как бы то ни было, надежды немцев на всеобщее восстание народов против британской всемирной гегемонии и царского деспотизма и на приток союзников из Европы и других стран не оправдались. В конце концов войну Германскому рейху объявили 27 стран, а союзники его отпадали один за другим. Макс Шелер в 1917 г., давая ситуации абсурдное нарциссически-диалектическое толкование, с горечью предположил, что в «ненависти к немцам» «человечество» впервые познало себя как политический субъект: «Первым всеобщим переживанием человечества как целого было переживание всеобщей ненависти» — к Германии{134}.
В самом деле, союзническую пропаганду против «прусского милитаризма» и «варварства» вильгельмовской империи трудно было превзойти в грубости. И здесь действовала диалектика универсальности и тотальности. Если во Франции провозглашенная «борьба цивилизации против варварства» (Анри Бергсон) еще несла в себе оборонительные черты зеркального отражения германского противопоставления «культура versus цивилизация», то именно британское правительство открыло ящик Пандоры современной наступательной пропагандистской войны, которая велась всеми средствами, чтобы заклеймить немцев как «гуннов» и лишить их права называться людьми{135}.
Как реакция на эти обвинения и притязания немецкое самовозвеличивание устремлялось ко все большим высотам. Пропаганда со стороны военных противников отныне объявлялась явным свидетельством их морального вырождения и полной неспособности хотя бы понять превосходство германской культуры. «Мы понимаем все народы; но никто не понимает нас — и никто понять нас не сможет»{136}, — провозгласил Вернер Зомбарт. И это была даже не жалоба, но лишь еще одно указание на то, что Германия в духовном и культурном отношении на голову выше своих противников и недосягаема для них.
«Идеи 1914 года»
Противопоставление «немецкой сущности» и «немецкого мировоззрения», с одной стороны, и принципов и идей западных противников, с другой, приобрело в конце концов в комплексе «идей 1914 года» крайне изощренные формы, которые распространились на все области общественной и государственной жизни.
Понятие «идеи 1914 года» (автором его был сочувственно относившийся к немцам шведский специалист по международному праву Рудольф Челлен{137}) поначалу выдвигалось как прямая антитеза «идеям 1789 года». Демократически-республиканским принципам «свободы, равенства, братства» противопоставлялись немецкие идеи «долга, порядка, справедливости». На этой основе можно было образовывать огромное и все более систематизированное множество парных понятий-антитез такого рода. Западное учение о социальном договоре оперировало антиномиями «государства» и «общества», немецкое мышление пользовалось понятием «сообщество» (Gemeinschaft), которое якобы снимало это противоречие, по мнению Пауля Наторпа. Либеральному концепту господства «закона» немцы (в лице Эйкена) противопоставляли свое глубоко прочувствованное понимание «долга», опиравшееся не на формальное «право», а на живую «нравственность». Если западное мышление упорно держалось за понятие «индивид», то с немецкой стороны ему противопоставлялась «личность» и тем самым — образ общества, где «все за одного и один за всех, притом каждый остается всецело самим собой». Англосаксонские общества провозглашали в качестве высшей и главной цели «счастье» индивида, а в действительности, как утверждал Вернер Зомбарт, примитивный «идеал комфорта» — для немецкой же сущности было характерно «делать дело ради него самого». Это изречение, приписываемое Рихарду Вагнеру, считалось глубочайшим выражением немецкого «идеализма» в противоположность «прагматизму» и «утилитаризму» англосаксов.
28
Своему сборнику статей «Идея императора» («Der Kaisergedanke»,.. 1915) Паке предпослал следующие слова: «Едва ли найдется более достойная личность, чем Вы, Свен Хедин, кому было бы уместно посвятить книгу, которая — подобно этой — написана с прицелом в будущее». Паке и в дальнейшем отдавал должное Хедину, которого величал «мастером», — в своих статьях в газете «Франкфуртер цайтунг» в 1935, 1940 и 1943 гг.