Традиции искусственной «дружбы», широко практиковавшиеся внутри мирового коммунистического движения (например, в КПГ до 1933 г., в советской оккупационной зоне после 1945 г., а затем в ГДР), в действительности отчасти сводились к фиктивному, отчасти — к селективному восприятию русской истории, культуры и общества. Панорама исторических классовых схваток расписывалась ретроспективно и кодифицировалась в научно-деловом стиле, что в лучшем случае лишь внешне соотносилось с реальной историей страны; при этом многие важнейшие культурные достижения России, массивы ее прежних и современных литературы, искусства и философии, научно-технические достижения или цивилизационный жизненный уклад затемнялись и недооценивались, принижались и замалчивались. На пике такой «дружбы» вся новая история России исчезла в «Кратком курсе истории ВКП(б)», как в черной дыре.
Идеологии XX века
В рамках современных идеологий и тоталитарных массовых движений XX в. радикально обострились все традиционные образы друзей-врагов, предубеждения, стереотипы и т. п. Однако эти современные идеологические комплексы и массовые движения развивались не в безвоздушном пространстве историографии. При всех притязаниях на всемирное значение своих учений и доктрин «большевизм», «фашизм» или «национал-социализм» (как и «маоизм») в конечном счете оставались — в конкретных временных условиях — продуктами конкретных стран и обществ, чьи амбиции и ожидания они формулировали в радикализированном виде. И если им удавалось завербовать прозелитов вне своих границ, то очень скоро происходили трансформации и перерождения, что впервые имело место уже при появлении «марксистов»-доктринеров в России. Маркс и Энгельс в свое время с явным недоверием и некоторым смущением наблюдали за этим процессом.
Однако верно и то, что все эти движения, идеологические комплексы и «системы» развивались в тесной исторической связи друг с другом, но не в примитивном смысле — как «образцы» или «жупелы», а в сложном переплетении взаимных симпатий и фобий, притяжения и отталкивания, соперничества и сотрудничества.
Для Отто-Эрнста Шюддекопфа история тоталитарных движений в период модерна была в первую очередь историей четырех стран: Франции, Италии, России и Германии. При этом всякий раз, по его мнению, речь шла о попытках своеобразного синтезирования национализма и социализма, чтобы на базе пробивающего себе дорогу модерна и на фоне обострения чувства надвигавшегося кризиса разжечь «бунт против модерна» и наметить модель нового, цельного, «интегрального» общества{16}. В такой перспективе вырисовывается вполне убедительная историческая последовательность. Так, вначале была побежденная в 1871 г. Франция, которая, по словам Эрнста Трёльча, стала «экспериментальным полем европейской мысли» как в плане образования «интегрального национализма» (по Шарлю Моррасу) с компонентами антирационализма и витализма («elan vital» Бергсона), мифа насилия («violence» в понимании Сореля), «культа почвы и мертвых» (Баррес), харизматического вождизма (в духе цезаристски усиленного бонапартизма), так и в плане формирования идеологизированного и активистского антисемитизма, особенно в период процесса Дрейфуса.
В конце Первой мировой войны, который Франция встретила в стане победителей, именно Россия (и прежде всего рухнувшая Россия), «обманутая» Италия и побежденная Германия стали — каждая на свой лад — очагами массовых тоталитарных движений, более или менее быстро и насильственным путем подчинивших себе государство и общество собственных стран, используя их для осуществления своих дальнейших целей. При этом «большевизм» Ленина, «фашизм» Муссолини, «национал-социализм» Гитлера представляли собой лишь модернизированные и приспособленные к особенностям конкретной нации синтезы уже существовавших идеологем, черпавших свою пробивную силу не столько в формулах и лозунгах, сколько в радикально изменившихся психологических диспозициях их акторов.