Такой поворот романа тоже был вполне автобиографичным. В октябре 1909 г. Паке (по следам умершей подруги, которая была старше него, писательницы Детты Цилькен) отправился в Париж и там угодил в гущу «беспорядков в связи с делом Феррера», потрясших всю Европу, но в Париже принявших особо бурные формы. Фигура профессора Фраконнара, очевидно, выписана с оглядкой на Гюстава Эрве, издателя газеты «Социальная война»[17].
Фраконнар «рассчитывал прежде всего на человеческий динамит большого города: на огромную армию безработных, десперадос, преступников». Он собирал «парижских апашей, беженцев из всех стран, русских революционеров, испанских и итальянских анархистов, армянских фанатиков», чтобы из этого материала «создать что-то вроде иностранного легиона, пусть и не признающего никаких уставов, но зато наводящего ужас»{68}. В конце романа Флеминга, которому поручили организовать немецкое подразделение, убивают его товарищи, как только он собирается сбежать в Германию. На него падает подозрение в том, что он провокатор и полицейский шпик.
Эти выстрелы становятся сигналом, порождающим фантасмагорический мировой конфликт. «Со всей Франции, со всего мира в Париж стекались бузотеры… Они приезжали, чтобы набрать искры из большого горящего костра и разжечь восстание угнетенных в других странах»{69}. Франции угрожает война с соседними державами, заметившими всю безысходность ее положения. Именно об этом и мечтал Фраконнар — о «мятеже во время мобилизации». Против него выступает клерикально-милитаристское контрдвижение, цель которого «образовать могущественный орден имени Девы Жанны д'Арк, орден во спасение Франции». Правые и левые сражаются за душу масс, «бледных, опустившихся и исполненных ненависти людей, наводнивших улицы»{70}.
Париж в этом написанном в 1910 г. романе предстает еще в классическом духе — как столица социальной революции XIX в., пришедшая между тем к полному вырождению. Под поверхностью «классичности», богемно-артистичного духа этой столицы Запада кипят мрачные страсти, прорвавшиеся наружу в только что отшумевшем деле Дрейфуса (которое также включено в фон романа). Если Америка показана жестокой и поверхностной, то Франция — яркой и обветшалой.
Дружище Флеминг — чистый немецкий простец (подобный Гансу Касторпу из романа Томаса Манна «Волшебная гора») — отправился в это болото только ради того, чтобы выстрадать там смерть «на русский манер» — намек на французско-русский альянс против Германии, который проявил себя как союз внутренне расколотых, пришедших в упадок империалистических стран. Так что нарастающая классовая и гражданская война также подгоняла к началу мировой войны, а она — и это было пророческой линией в романе — несла в своем лоне то ли социальную революцию, то ли еще никому не ведомую реакцию.
Европейское «срединное царство»
Позитивный образ, противостоящий разорванному, упадочному миру Запада и его российским террористическим отражениям (их реальным прообразом послужила, видимо, «партия социалистов-революционеров» Бориса Савинкова, проводившая политику террористических актов), Паке нарисовал в опубликованной в начале 1914 г. статье «Идея императора»{71}. В ней он провел смелую диагональ от дантовского «видения исполненного Богом мирового царства» к китайской идее императора, которая в своем глубоком конфуцианском воплощении является, по его словам, «образцом еще в большей мере, чем изысканный образ европейской [идеи императора]» и во всяком случае ближе к Германии, чем «колумбовская республиканская империя Америки»{72}. Поэтому Паке допускал, что республиканизм, только что пришедший к власти в Китае, представляет собой лишь короткую интермедию перед основанием новой, обладающей большей жизненной силой империи — по образцу Японии, которая, в свою очередь, восприняла китайскую идею императора и «укрепила ее, придав ей всепревышающее и воодушевляющее величие»{73}.
А почему не испробовать ее и в Европе? Возможно, для простых людей во всех обществах существует «глубинная потребность в доверии к миропорядку», универсальным выражением которого является «представление о материнской сущности страны и отцовской сущности императора»{74}. Лишь «упразднение титула римского императора» в 1806 г, развязало бешеную конкуренцию европейских империализмов, ввергнувшую Европу в анархическое, разорительное и «развращающее» состояние, и выбраться из него «можно будет… только с помощью будущих войн или масштабного территориального переустройства»{75}.
Образ обновленной европейской вселенской монархии, который Паке набросал, поглядывая на Китай и Японию, содержал все черты новоевропейской консервативной утопии и — добавим, забегая вперед, — через пять лет послужил для него одним из мостов к идеям и практикам большевистской революции. Обновленная европейская имперская власть, считал Паке, должна взять на себя «формирование наднационального права», а также задачу «прокладывания путей между нуждой бедных и полезными ископаемыми, которые сокрыты в недрах еще недоступных частей земли». В ее задачи входили бы также «урегулирование миграции и расселения, ликвидация вредной монополии частных лиц на землю и средства производства» и «повышение общего уровня масс посредством просвещения, не отстающего от стремительного роста населения»{76}. А поскольку китайская императорская власть «правила коммунистически упорядоченной империей», то и русские мыслители вроде Леонтьева уже давно считали, что «абсолютизм скорее сочетается с социализмом, чем с буржуазным либерализмом»{77}.
В таких рамках могла бы образоваться новая аристократия — из синтеза традиционной родовой знати и «аристократии подлинных народных вождей». Из их среды можно было бы, наконец, избрать платоновского монарха и философа — должность, для которой германский кайзер представлялся первым, но не единственным возможным кандидатом, тем более что Вильгельму II, осторожно высказывает свое недовольство Паке, «к сожалению, многого не хватает для воплощения идеи императора»{78}.
17
Беспорядки в Европе в знак протеста против казни реакционным правительством Испании в октябре 1909 г. реформатора школьного дела и радикального демократа Франсиско Феррера принадлежат к забытым эпизодам довоенной истории. Гюстав Эрве стал зачинщиком протестных акций, используя свою газету «Социальная война» («La Guerre Sociale»), выходившую экстренными ежедневными выпусками. В Эрве (он был радикальным антимилитаристом и синдикалистом, призывавшим дезертировать из армии и провозглашавшим классовую войну) и «эрвеизме» можно увидеть параллель с Лениным и ленинизмом. Но скорее следует искать связь с Сорелем и Муссолини. Однако Эрве, как и Муссолини, после начала мировой войны сделался фанатичным шовинистом, основал протофашистскую партию и в 1940-х гг. стал опорой режима Виши. По поводу биографических и исторических расшифровок парижских сцен романа см. содержательное историко-биографическое эссе Оливера Марка Пьехи в приложении к новому изданию Романа: Paquet A. Kamerad Fleming — Ein Roman über die Ferrer-Unruhen. Frankfurt, 2004. S. 155-212.