3. Война против Запада
Если Первая мировая война началась с того, что Германская империя объявила войну царской России, то не из-за особой «враждебности к России» со стороны немцев и не из-за неразрешимых конфликтов между обеими империями, но на основании стратегических расчетов, касавшихся баланса сил великих держав в целом. Вместе с тем кайзеровское правительство могло нанести свой «освободительный удар», только утверждая, что оно таким образом предотвратило нападение России, поддерживаемое Францией и Англией или даже инспирируемое ими. Противодействие якобы необузданным экспансионистским планам царской России использовалось не только как средство, с помощью которого рассчитывали приковать к Германскому рейху Австро-Венгрию, где опасались распада дунайской монархии. Оно, как надеялись, служило еще и действенным аргументом для нейтрализации пропаганды союзников по Антанте в среде европейской общественности. Объединение демократических держав Франции и Великобритании с «варварской деспотией» царизма продемонстрировало бы лицемерие их выпадов против «милитаризма» и «автократии» вильгельмовского кайзеровского рейха.
Решающей в ожесточенной антирусской пропаганде начала войны была, однако, внутриполитическая функция. Для нового большинства в рейхстаге, сдвинувшегося после выборов 1912 г. далеко влево, и прежде всего для СДПГ (Социал-демократической партии Германии) как второй по количеству депутатов партии, «оборонительная война» против России представляла собой единственно возможный легитимный мостик, позволявший проголосовать за военные кредиты и принять активное участие в военных усилиях рейха. При этом энергичная многословная агитация социал-демократов против царизма как «кровавого гнезда европейской реакции, врага всяческого прогресса и культуры, смертельного врага демократии и свободы» прикрывалась не только почтенной традицией от Маркса и Энгельса до Бебеля. Она ссылалась и на резолюции международного социалистического конгресса 1912 г. в Базеле. На нем царизм — с учетом последней балканской войны — в который раз, вполне в духе риторики XIX столетия, клеймился как «враг демократии», «приближение гибели которого весь Интернационал должен рассматривать как одну из самых благородных своих задач»{113}.
Лишь ссылкой на эти якобы единодушные и однозначные высказывания общеевропейских и даже французских и российских социал-демократов руководство СДП Г в августе 1914 г. могло оправдать объявление войны рейхом «союзникам царизма» — Франции и Англии. При этом ее собственная агитация против «московитов» и «царистского деспотизма» была во многом устаревшей и двусмысленной, почти лицемерной. Ибо и социал-демократы уже давно встали на рельсы активной германской «мировой политики». Все более широкие партийные и профсоюзные круги усваивали аргумент, согласно которому «рабочие места и благосостояние могут быть обеспечены лишь благодаря защите от “экономического удушения” и “изоляции от мирового рынка”, осуществляемых Антантой: под этой защитой подразумевались возможность свободной торговли и “открытая дверь” — или владение колониями»{114}. Этот постепенный политический поворот нашел зримое выражение в осторожном одобрении колониальной политики и в поддержке сильно выросшего оборонного бюджета на 1913 год.
Соответственно социал-демократические формулировки целей войны носили двусмысленный характер. Так, официально заявлялось{115}, что лишь в том случае, если удастся помешать «Франции и Англии предотвращать свержение царизма», будет расчищен путь к желаемому взаимопониманию между «тремя культурными державами» — Англией, Францией и Германией. В переводе на общепонятный язык это означало, что социал-демократическое руководство на Западе выступало за «мир с сохранением статус-кво», однако, как позднее сетовал Шейдеман, «не нашло по ту сторону Ла-Манша или Вогезов руки, готовой ответить на рукопожатие»{116}. И наоборот, в отношении Востока провозглашалась цель «освобождения наций… от московитов»{117}, дабы сразу создать пространство для политических маневров и крупномасштабных военных действий.
Мировая война как пропагандистская война
Первая мировая война по праву считается первой «пропагандистской войной» современности. Однако эта формула оказывается слишком узкой там, где речь идет о мировоззренческих трансформациях внутри страны. Действительно, именно в Германии все пропагандистские акции официальных органов за короткое время были превзойдены потоком спонтанных выражений лояльности, разнообразных по характеру и уровню. Более продолжительное воздействие, чем все вспышки спонтанной или организованной пропаганды ненависти и лирических военных эмоций, оказывали при этом бесчисленные статьи и перепечатки речей поэтов и философов, в которых, по словам Томаса Манна, говорилось об «истолковании, прославлении, углублении» великой схватки народов{118}.
Этим высказываниям не откажешь в искренности. «Бурным приливным потокам»{119} немецкой литературы времен Первой мировой войны было присуще нечто даже чересчур искреннее. Речь шла об оригинальной духовной продукции и, во всяком случае, скорее о потоке призывов и постулатов, идущем снизу вверх, чем об управляемой пропаганде сверху вниз. По своей сути эта литература была также не столько популистской и агитационной, сколько серьезной и исповедальной, В ней, строго говоря, формулировалась идеология, или, если воспользоваться понятием, ставшим всеобщим достоянием с рубежа веков, — мировоззрение. Мировая война явилась мощным генератором «немецкого мировоззрения», т. е. утверждения «немецкой сущности», категорически несовместимой с мировоззрением и сущностью врагов и отличной от них{120}.
Но едва ли по-другому обстояли дела у военных противников Германии. Подробное исследование, вероятно, показало бы, что и представление «Запада» о себе самом как культурно-политическом единстве сформировалось лишь в британской, французской и американской литературе этих лет, посвященной мировой войне. До 1914 г. никому бы в голову не пришло утверждать, что Французская республика, королевство Великобритания и Соединенные Штаты Америки разделяют общие «западные» принципы и ценности, значимые для всего остального мира и подходящие для переноса их туда.