Я хохотал вместе с ним до слез. Как всегда, появление Бобши вселяло новую волну оптимизма. Безотчетная радость переполняла меня, и казалось, невероятным счастьем, просто живя, принимать участие в жизни человечества и иметь возможность за просто так наслаждаться ее благами и красотой. За просто так, за то, что Он нас любит. Любит всех, без исключения, любит такими, какие мы уже есть, здесь и сейчас. И если, когда-то и будет существовать деревенька с желающими освободиться от эго, то смех над своим желанием освободиться от этого паразита будет основной традицией, если хотите, таким своеобразным религиозным обрядом.
Опять зима, и первый снег
И мы узнали — усладу нет,
И божье знамя, нам дарит свет,
И мы узнали, что смерти нет.
И злые сны, пророчат грусть,
И мы грустны, да ну и пусть,
Мы верим в пламя своих сердец,
И правит нами, Бог — Отец!
Опять весна, растаял снег,
Осталась с нами радость нег,
И бог — Отец, нам шлет привет,
И прямо в сердце, мол, — смерти нет.
(Павел Кашин)
* * *«Будь осторожен в словах — с ними согласятся.
Будь осторожен в поступках — за ними последуют» *8 (Лецзы)
Рассказы
Жил — был
Жил был поросенок. В хлеву было тепло и уютно, каждый день открывалась дверь, и какой-то дядька приносил ему целое ведро еды. За открытой дверью поросенок видел часть огорода, видел чистую сочную зелень под солнечными лучами. Его, конечно, манило вырваться туда и побегать, сбивая серебристую росу с сочной зелени, тот мир представлялся ему чем-то интересным и загадочным, но он был хороший поросенок и не хотел рисковать той едой, которую ему приносили. Зачем, тут и так тепло, уютно, сытно. И все было бы замечательно, но где-то в глубине поросячьей души зрела какая-то недосказанность, словно он должен был задать себе некий вопрос. О чем-то он должен был себя еще спросить, но сытая размеренная жизнь делала его ленивым. Да и зачем себя утруждать, когда и так все хорошо? Главное сытно, тепло и уютно и он отмахивался от этой назойливой мысли своим закрученным поросячьим хвостиком.
Но вот однажды случилось нечто ужасное и непоправимое, в хлев пришел тот самый дядька, но вместо ведра с едой у него был длинный острый холодный нож.
Поросенка охватила паника и глубокая обида, он понимал, что этот нож заточен по его поросячью душу.
«Но за что?» — Закричала его поросячья душа: «Я же хороший, я никогда никому ничего плохого не сделал. ЗА ЧТО МНЕ ЭТО?» И тут до него дошло, что именно этот вопрос он должен был задавать всякий раз, когда ему приносили еду.
Фаталист
Я броском перескочил за бетонное укрытие. Запоздавшие пули вжикнули где-то за моей спиной и пара из них ткнулись в соседнюю стенку, разбрызгивая бетонные осколки.
— Ты чего здесь? — Спросил молодой офицер, лишь на пару секунд окинув меня взглядом и продолжая наблюдать за противником. Он был одного со мной звания. Где-то мы с ним уже пересекались, но где, я не помнил, а он явно меня узнал. Но мне сейчас было не до воспоминаний.
— Мне завтра идти в Пещеру.
— Тебе? — Он недоверчиво посмотрел на меня.
— Черт! — Выругался он, — для тебя же в оружейке оставлена спецпиротехника, а там уже несколько часов, как мамоновцы. Да оружейку, будь сейчас там светло, можно было бы отсюда увидеть. Она как раз вон там — он приподнялся над бетонным блоком, показывая в сторону темного длиннющего коридора, в глубине которого мелькали автоматные вспышки.
Тут же завжикали и застучали пули, заставляя меня вжаться в бетонное укрытие.
— Блин! — Подумал я. — Мы как на ладони, а их только по вспышкам и определишь.
Я глянул на своего собеседника, лицо его было бледное и словно застывшее. Он медленно поднял на меня свой удивленно-растерянный взгляд, из уголка его губ заструилась кровь. Мы оба понимали, что это его последние минуты жизни. Он медленно вынул из кармана связку ключей и протянул их мне.
— От оружейки, — выдавил из себя он и почти сразу же отключился.
— Надо же, — подумал я. — Знал ведь, что живет последние секунды и такое значение каким-то ключам, какой-то пиротехнике, которую я якобы должен взять в оружейке. Наверное, он меня с кем-то спутал. Ну кому надо было бы заботиться о какой-то пиротехнике неизвестно для кого, кто когда-то может пойти в Пещеру. И вот он жил как все, наверное, имел семью и детей, строил планы на будущее… и все только для того, чтобы отдать мне ключи перед смертью. Словно это для него было делом всей его жизни. Да и сами ключи уже вряд ли имеют ценность. Наверняка мамоновцы уже давно вскрыли оружейку.
— Это сильный знак, — подумал я.
Дождавшись временного затишья в стрельбе, и, повернувшись к противнику, встал во весь рост и медленно пошел к темному коридору.
— Не убьют, — был уверен я, — а если и убьют, то не сейчас, — поэтому даже не поднимал руки, лишь слегка расставив их в стороны, чтоб было видно, что у меня нет оружия.
Коридор казался нескончаемо длинным и с каждым моим шагом становился темнее.
Я ожидал окрик, но «Стой, кто идет?» прозвучало все же неожиданно.
— Я, и без оружия, — нелепо прозвучал мой ответ.
Я ожидал своей очереди. Мамоновец, похожий на басмача, ловко орудуя маленьким кривым ножом, проводил обыск, распарывая любой подозрительный шов. Он явно испытывал кайф от своей деятельности. После его обыска одежда становилась похожа на лохмотья, свисающие длинными полосами. Следующей была моя очередь.
— Без ножа, — твердо глядя ему в глаза, сказал я. — Мне нужно к генералу Мамонову.
Не знаю, что на него больше подействовало, упоминание его генерала или мои офицерские погоны, но он убрал свой нож и уже без особого энтузиазма, но, тем не менее, тщательно обыскал меня. Не найдя ничего подозрительного кроме коробки с запасными батарейками и связки ключей от оружейки, которые я так и держал в своей правой руке, он проводил меня к генералу.
Генерал сидел за столом в наспех прибранной большой комнате, служившей ранее, по-видимому, учебным классом. Рядом с ним сидело еще пять человек и двое — то ли охранников, то ли адъютантов, стояли в стороне.
Он несколько секунд пристально изучал меня. Я знал, что он считал себя крутым психологом и знатоком людских душ. Впрочем, в этом была доля правды, иначе ему бы не удалось поднять за собой столько людей, многие из которых воспринимали его чуть ли не как бога.
— Что-то ты не очень похож на сдавшегося в плен, — прервал он мои размышления.
— Мне нужно попасть в оружейную комнату.
Я специально сделал паузу после этих слов, чтобы посмотреть как он отреагирует на мою наглость. Нужно отдать ему должное, он лишь хмыкнул и слегка повел бровью, продолжая меня изучать.
— Мне нужно взять там пиротехнику, я завтра иду в Пещеру.
Он еще некоторое время меня изучал…
— А ты смелый.
Я невольно обратил внимание на свое состояние — полное спокойствие и какая-то отрешенность, просто я знал, что нужно делать и делал, не задумываясь ни о чем, тотальное доверие бытию, принятие любой ситуации. Так всегда было, когда я знал, что делать. А сейчас у меня не было ни малейших сомнений в том, что я двигаюсь в нужном направлении.
— Да нет, — ответил я. — Смелость или храбрость здесь ни при чем. Просто я фаталист.
Я был уверен, что Мамонов даже с его знанием психологии и большим опытом работы с людьми не сможет понять глубины фатализма. Ну и ладно, мне почему-то хотелось оставаться для него чем-то неразгаданным.
— Проводите его в оружейку, — сказал он своему адъютанту.
И когда я уже поворачивался, чтобы уйти, он вдруг неожиданно спросил: