– Ты даже мысли такой не допускала?
Крылатой стало очень неловко. Она не замечала, что продолжает бороться не только за Радомира, но и за его душу, стараясь вернуть ему человеческую мораль. «И он старается меняться ради меня. Это презирает в нас дьявол. За это он наказывает нас».
– Ты права, – отражая ужас Лилит, прошептала Мира, – я никогда не видела своего будущего здесь.
– И как ты дальше думаешь?
– Пока есть шанс на победу, я буду сражаться. Любыми средствами.
Лилит с сомнением посмотрела на Мирославу и с чувством произнесла:
– Как бы там ни было, а я рада, что родилась полноценной, в своем измерении. Вы, эмигранты, совершенно безнадежны.
– Это было не толерантно, – осуждающе сказала Мира. И запоздало поняла, что ляпнула.
– Вот-вот. Об этом я и говорила, – ухмыльнулась Лилит. – С завтрашнего дня начинаются твои репетиции. Посмотрим, на что ты способна в нашем деле.
Мирослава неуверенно кивнула головой, закрыла ставни. Потом легла, укутавшись одеялом и провалилась в тревожный сон, в котором Олаф тянул к ней мертвые руки, покрытые зелеными струпьями.
Игривая наездница
– Ты готова? – не скрывая насмешки, спросила Лилит.
Суккуба стояла в углу у древнего патефона, готовая включить музыку. Другие девушки лениво прислонились к стенам и хореографическому станку, глядя на Мирославу. Она замерла в центре небольшого репетиционного зала с зеркалами, одетая в откровенную форму одной из младшеньких, подходившую к ее скромным пропорциям. Крылатая глубоко вздохнула и кивнула, глядя на отражение Лилу. Зазвучала музыка и Мира начала танцевать. Она чувствовала ужасную скованность, так что ни о какой раскрепощенности и тем более распущенности, не было и речи. Помимо смущающих взглядов суккуб, падшей ужасно мешали крылья. Каждое движение сопровождалось их подергиванием, словно они пытались раскрыться. То, что эффектно смотрелось во время порхания в объятиях кавалера, выглядело совершенно идиотски при попытке создания эротичного танца.
После минуты этих пыток, добрая половина суккуб начала фыркать, недобрая откровенно ржала в голос. Среди них была и Лилит, которая не могла найти в себе силы даже выключить музыку. Мирослава остановилась и закатила глаза. Последнее время она столько тренировалась драться, что теперь и без крыльев ее движения скорей напоминали отработку приемов Джиу Джитсу, чем попытку совращения. Отсмеявшись, Лилу подошла к Мире и пристально посмотрела на черное оперение, торчавшее из-за спины крылатой, потом внимательно осмотрела поджарое тело.
– Ты когда-нибудь пела на сцене?
Мирослава смущенно покачала головой.
– Скоро начнешь. Над голосом можно поколдовать, а вот над твоими танцевальными спазмами при такой комплекции, боюсь, уже ничто не властно.
Суккубы рассмеялись и встали к станку, чтобы приступить к репетиции. Мира же наоборот села в углу и стала наблюдать за тренировкой. Когда упражнения у станка закончились, все отправились к сцене, чтобы повторить совместные и сольные номера. В зрительном зале, развалившись в кресле, мирно похрапывал Корбен, распространяя невыносимый запах перегара.
– Корбен, подъем! – рявкнула Лилит над самым ухом коротышки.
– А? Что? Кто? Уже отстрелялись? – красные глазки непонимающе обводили помещение, пока суккубы занимали свои места на сцене.
– У нас новенькая, нужен номер без раздеваний.
– Возмутительно! – воскликнул Корбен, вскакивая и фокусируя взгляд на Лилит. – Не ожидал от тебя таких слов! Как в головку-то распутную тебе такое взбрести могло?
– Она танцевать не умеет.
Повисла тишина, в которой суккубы давились смехом, ожидая реакции хозяина борделя. Корбен вдруг хитро прищурился и рассмеялся.
– Лиля, ну ты у меня и шалунья, ну и прохвостка! – он снова залился пьяненьким смехом. – Новенькая, которая не умеет танцевать и не станет раздеваться! У нас, в Наезднице. Шутница!
Лилит поманила к себе Мирославу. Крылатая смущенно подошла к Корбену, стараясь максимально закрыть руками тело.
– Она может петь. Приближенная все-таки, сам понимаешь.
Коротышка оглядел Миру, почесал свою тонзурку, прикрытую парой волосин, и грустно произнес:
– Не для этого меня здесь держат, Лиля.
– Сам придет, чтоб посмотреть на нее.
– Вьете вы из меня веревки, девочки, – он махнул рукой и снова упал в свое кресло, – делай как знаешь, но чтобы песни были пошлые, платье вульгарным, макияж вызывающим.