Выскочив на улицу и спустившись по подъездной лестнице, я почувствовал неимоверное облегчение. Уличный воздух разлился по горящим легким, как вода – по иссушенному горлу. Оказавшись в таком уже редком для моего времени дворе, я чувствую исходящий от него дух далекой старины черно-белых снимков за стеклом бабушкиного буфета. Я выбежал на оживленную городскую улицу, оставив позади себя дом, это дряхлое вместилище судеб, очаровавшее меня. Пузырящаяся бледно-зеленая краска на лестничных пролетах. Потрескавшаяся, кирпичного цвета, плитка, ее причудливый узор. Двери квартир, обтянутые клеенчатой материей с набитой под ней ватой. Симметричные линии швов создают объемный узор. И на каждой двери он свой. Где-то складываются целые рисунки из заклепок с гравировкой цветка на них. Дверное искусство.
На улице, скрипящей от напора людских толп, я увидел картину, вызвавшую трепет счастья сродни тому, какое испытываешь, когда приезжаешь на вокзал с полной уверенностью в том, что опоздал на поезд, однако видишь его ждущим у перрона. Я увидел наших мальчишек. Тех, что, казалось, предписали вместе со мной себе смертный приговор, когда решились на бунт. Тех, кто предпочел бы смерть мятежника смерти пленника. И что это? Неужели было правдой то, что я сейчас видел? Они задорно и легко шагали по мостовой. В этой легкости нельзя было распознать скрюченного голодом выпускника концлагеря, нельзя было прочитать ту боль, которой разражалась каждая атрофированная конечность. Один из них шел вприпрыжку, словно парил над улицей, хотя ноги его по толщине немногим превосходили трость дедушки, еле плетущегося где-то в толпе. На каждом из мальчишек вместо тюремной робы красовались рубашки и брюки. И по тому, как свисали рукава, а штанины терлись о брусчатку, можно было предположить, что одежда перешла ребятам от братьев и отцов. Если ты не знаешь о ящике с рабочей формой в административном блоке лагеря. Руководил отрядом какой-то незнакомый мне взрослый. Он же и довершал ранее мелькнувший у меня в голове образ: ребята под руководством школьного учителя выбрались в город на экскурсию, наверняка в музей или в картинную галерею. Доберемся ли мы до корабля? Кто им будет управлять? Взорвут ли нас с берега, или же мы напоремся на подводную мину? То, что будет дальше, перестало казаться хоть сколько-то важным. Они уже победили смерть, хоть и были сейчас в ее лапах.
Образы и смутные знамения померкли и растворились, головокружительно мелькавшие картинки замедлили ход, приняли очертания солнечного леса и застыли. Разбушевавшаяся река подсознания влилась обратно в берега.