Одежда подсохла, и Саша решил пойти развеяться. Лес благоухал последождливой свежестью, тенистая прохлада перемежалась солнечными опушками, на которых грелась, сверкая, влажная зелень. Долгие прогулки нравились Саше. Он и тогда шел по Моховой лишь потому, что хотел прогуляться по одетой в вечернее платье Москве после милой и изобретательной постановки его однокурсников, хотя вполне мог сесть на автобус, который привез бы его прямо к дому. И сейчас Саша шел к отдаленным уголкам острова, им еще не изведанным. Местность быстро перестала казаться знакомой, но это не пугало Сашу – всегда можно выйти к берегу и вернуться назад. Лес сгустился. Солнце едва проникало сквозь пышную листву. Корневища поваленных деревьев тянули ввысь свои косматые лапы, как взрослые, пугающие букой ребенка. В сырости и темноте разрослись пышные папоротники. Вокруг рябили облака насекомых. Они садились на волосы и кусали за голые участки кожи. Саша, отмахиваясь, хлестал себя по ушам, рукам и ногам. Насекомыши слетали и заново садились, заползали под рубашку и кусали за щиколотки. Перед Сашей заколыхалась еловая ветка. С нее грузно взлетел пятнистый бровастый филин. Саша ускорил ход. Летучие гады врезались в глаза и путались в волосах. Саша заслонил лицо руками и побежал, глядя сквозь пальцы. Он уже несся напролом через ветки и кусты, сухими крючьями царапавшие его. А потом остановился, потому что выбежал на свет.
Вокруг был какой-то палаточный лагерь. Саша крался мимо палаток с красными крестами. Холщовый вход у одной оказался приоткрыт. Там лежала голая женщина, непристойно раскинувшая ноги. Саша смутился и отвернулся. Звук, который он смутно услышал еще из леса, вырос в большого страшного зверя, от которого стыла кровь. Кто-то истошно визжал. Там же, за палатками, в небо вздымался серый дымок. Саша обошел палатки и выглянул из-за угла. На земле у костра извивались две женщины, привязанные за руки к лесине. Одна выгибалась мостом, на месте ее грудей зияли две вишневого цвета дыры, будто пара очумелых глаз. Кровь собиралась в пупке и растекалась в стороны по бороздке изгиба живота. Вторая брыкалась и елозила ногами. Влажная бордовая плоть на месте срезанных икр терлась об землю и обволакивалась грязью.
На костре перед ними жарилось их собственное мясо. Взгляд Саши, уже застеленный кровавой пеленой безумия, сполз чуть вбок. Там лежало тело старика, иссохшее и пятнистое. В его разверстой груди копался здоровенный человекоподобный жук с гнилыми жвалами, щетинистой головогрудью и мохнатыми лапами. Он возился, по локоть в крови, за оттопыренными ребрами, как продавец за прилавком. Сашиной спины коснулись руки из какого-то фантомного, бесконечно далекого мира. Они вытолкали его из укрытия. Саша повалился на землю, глазея на двух жутких тварей, обступивших его.
– Смотри, кого нашел! – сказала трупная муха с крысиными зубами.
– Щупленький, но тоже сгодится, – ответил мохнатый жук.
Их жвалы тряслись, издавая какие-то совершенно бессмысленные для Саши звуки. Мохнатый жук с хлюпаньем вынул лапы из чрева старика.
– А ну иди сюда, мы тебя щ-щас нашинкуем.
Продолжением его лапы был зазубренный тесак, сверкающий кровавыми вспышками в солнечных лучах. Каждая вспышка проникала в сашин мозг и выжигала там нестираемые отметины сумасшествия. Существо приближалось. А потом оно скривило пасть в кощунственной, одному только черту понятной улыбке.
Губернатор кивнул охраннику, стерегущему толпу за его сыном. Тот прикладом огрел Лешу по голове. Мигом сбежалось еще несколько человек в форме, чтобы оттащить тело. Островитяне вцепились в Лешу и навалились на силовиков. Началась сутолока, но звуки выстрелов быстро остудили толпу. Пыль оседала, людская каша рассасывалась, обнажая тех, кто сам уйти уже не мог. Среди них, в плотном коконе из тел, лежал Алеша. Губернатор смотрел, как из-под завала достают труп его сына, на расплывающееся красное пятно на его груди, а потом – на свои наручные часы, подаренные ему лично Сталиным за заслуги перед вверенной ему Томской областью.
По каким-то сугубо служебным соображениям комендант Сулейманов не воспарил от облегчения к небесам. Сегодня его второй день рождения, о чем он будет помнить даже стоя перед рвом, куда упадет его мертвое тело осенью тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Но столь вопиющая наглость со стороны переселенцев да еще в присутствии губернатора требовала пресечения. Нужны показательные казни. Благо, повод имелся. Комендант Сулейманов покопался в сумке.
– Вот это мы нашли вчера, – он воздел руки кверху, демонстрируя всем берестяное письмо.