– Когда выберешься отсюда…
– Если, – перебил Саша.
– В любом случае – напиши книгу. Здорово у тебя это получается, красиво говоришь.
Похвале этой, звучащей из-за легкого южного говора Кузьмы особенно простодушно, Саша нисколько не смутился, как это всегда бывало в такие моменты, а только улыбнулся, на этот миг снова став студентом, еще вчерашним выпускником школы.
– Что до меня, я приехал в Новосибирск на центральный рынок. В это время его отцепили и устроили облаву. Все документы и билет на поезд были при мне. Ничего не помогло. В Новокузнецке остались жена, двое детей и неколотый уголь в шахте. Для начальника я – загулявший кадр, для жены и детей – без вести пропавший, ни живой, ни мертвый.
Повисла тишина. Оба вдумчиво смотрели на огонь, и каждый в этой пляски пламени видел что-то свое. Кузьма достал несколько крайних угольков из костра и протянул Саше.
– На вот, разотри и присыпь раны.
– Зачем?
– Это липовый уголь – чтоб не загноилось.
Саша раскрошил его и нанес на ссадины. Лицо его, все покрытое углем, словно исчезло, слившись с ночной темнотой.
– Теперь ты похож на меня, когда я на работе.
– Я просто позирую для «Черного Квадрата»
Оба посмеялись, прикрывая рты. Здесь смех бывает реже, чем еда, потому его возможный повод может привлечь ненужное внимание.
Кузьма пододвинул к себе остывший котелок с водой и насыпал туда размельченный уголь.
– А это еще зачем? – удивился Саша.
– От поноса, – ответил Кузьма, и оба испили из этой чаши.
Сибирская ночь была невыносимо холодной, но перед сном костер пришлось затушить – за последние дни на этом многие уже успели погореть, причем буквально.
Оба надели подсохшие и вобравшие тепло костра вещи и улеглись на землю. Когда уже дотлевали последние угольки, Саша сквозь сон пробормотал:
– Чацкий смотрел из-за двери…
– М?..
– Ну, Чацкий в этой нашей постановке наблюдал за всем через замочную скважину; голоса Фамусова и прочих доносились из-за двери, а он был один в комнате. Заперт.
Новый день дал новую смертность.
На рассвете Кузьма растолкал Сашу. Они достали из-под березового ствола деревянные копья и пошли к реке. По изумрудной воде растекался густой туман, в котором тонули очертания далекой земли. Утренний мороз заползал под рубашку и пробирал до костей еще теплые ото сна тела.
– Зачем мы пришли сюда в такую рань? – спросил Саша.
– Рыбу ловить, – Кузьма достал из кармана вчерашний кулек с мукой, развернул и рассыпал оставшиеся крошки над водой. – У нас будет только одна попытка – дальше вода взбаламутится, и рыбы мы уже не увидим.
Почти сразу на муку сплылась разная мелочь: в основном, бычки и ерши. В таких даже и копьем некуда попасть.
– Они сейчас все съедят!
– Жди-жди, – отвечал Кузьма, вглядываясь в воду.
На суматоху подплыл карась.
– Этого давай! этого! – Саша замахнулся копьем, но Кузьма, не глядя, остановил его руку.
– Жди.
Саша зажмурился, не в силах больше смотреть, как у них из-под носа уплывает еда.
И вдруг, взметая под собой песок и заглатывая попутно мелочь, в рыбью гущу ворвался настоящий исполин. Хребет и округлые тугие бока сверкали белесыми зазубринами, рыло острое, глаза жемчужные. Кузьма коротко замахнулся, и каждая жила на его тонких руках затвердела стальным бугром. Удар был стремительным и точным. В следующее мгновение он уже держал над водой рыбу, нанизанную чуть не до середины палки. Она не извивалась и едва ли вообще успела что-то ощутить – копье вошло точно над глазом.
– Сегодня нам крупно повезло, – говорил Кузьма, – это осетр. Стерлядь. Не знаю, что он забыл в здешних водах, но нам его надолго хватит.
Молодой лес свеж и тих на заре дня. Все в нем только рождается. Листья на деревьях еще только тянутся из чрева почек, маленькие и нежные. Все распускается как бы исподлобья, кротко выглядывая оттуда, где только сошли снежные шапки. Ветки покрываются очаровательным цветами, наливаются молодым соком и легко покачиваются на ветру, еще не обремененные плодами. Птицы звонко распеваются, сочиняя новые летние песни. И все еще будто бы не в счет: комары, осы, мимолетность дней – все ожидает за летним аванпостом. Это вечное тихое утро, когда еще все спят, и заря разгорается лишь для тебя одного, даря сладостное предвкушение грядущего дня, за который можно еще столько всего успеть…