— Ну что ж господа, раз не хотите по- хорошему, будем с вами по всей строгости Уклада! — тихо прошипел я сквозь зубы обещание, сдернув прилипший лоскут от стопы. — Будет вам и "рука руку моет" и "не плюй против ветра". Всё будет, и справедливость Фемиды в том числе…
Дождь за окном постепенно стихал, гроза ушла дальше в сторону Пскова. Вечерние сумерки спустились на город. Полежав в ванне полчаса, я отправился спать, ждать Карла посреди ночи не вижу никакого смысла, ну а если он и явится, то вставать ради него не буду. Подождет утра, авось не сахарный не растает.
Полуденное солнце палило нещадно. Удивительно, но даже в эту пору, когда зима еще не ушла окончательно, а лето далеко Солнце могло не просто греть людей, а буквально разить их плоть с не меньшей эффективностью, нежели свинцовые пули гвардейцев или бритвенно острые стрелы степняков.
Но какие бы напасти не выпали на людскую долю, все статские учреждения России продолжали работать, не было исключений ни для кого. Кроме всенародных праздников, во время которых предписывалось нести службу только пожарным командам, безопасникам и госпиталям, появившимся в русских городах в последние пять лет.
Одним из статских учреждений был Царский Совет, собирающийся на заседания не так часто, как хотелось бы молодому царю. Алексею удалось упорядочить его работу: Совет заседал по одной неделе в конце каждого: октября, января, апреля и июля.
Месяцы были выбраны не случайно, в эти промежутки времени люди могли быть разгружены от повседневной работы. Однако заседания иногда затягивались, особенно если дела касались составления сметы расходов. Кроме того, часть царских советников, вопреки первоначальному замыслу оказались лицами заинтересованными, сиречь заранее предвзятыми, что естественно не могло не сказаться на их работе.
Сегодняшнее заседание, открылось царем, было внеплановым, так сказать экстренным, чего не случалось уже пару лет, не получалось у монарха бывать на Совете, то на войне, то за границей дела решает: договаривается с одними, холит вторых и угрожает третьим. Но не это событие оказалось значимым для советников. С самого утра едва ли не с восходом солнца в Кремлевских палатах началось слушание по делу о хищении из казны огромных сумм денег и обмане государя. Главным обвиняемым стал князь Гагарин, кроме того, перед разгневанные очи молодого царя предстали еще два высокородных аристократа, бывшие царские советники: князь Волконский и князь Опухтин.
Главный фискал Нестеров сидел рядом с государем, по левую руку от него. Справа сидела немного бледная царица. Днюющая и ночующая рядом с вторым царевичем – Иваном. Но, не смотря на легкую усталость, Ольга смотрела на колено преклонных князей с интересом. Мол, давайте господа аристократы говорите, может, поведаете нечто действительно ценное, иначе по миру пойдете. Не все конечно, но двое из троицы точно, слишком веские и тяжелые доказательства предъявил Александр Нестеров, готовый и дальше рыть землю лишь бы только вывести на чистую воду зарвавшихся чинуш и излишне хитрых купчин.
— Говорите, — с самого утра меня не покидало стойкое чувство дежавю, словно когда-то я уже сидел здесь и решал судьбу этих людей.
Смотреть на воров и зажравшихся от собственной власти аристократов было неприятно, если не сказать больше – противно. И ведь эти сволочи знали, что наказание неминуемо! На что-то надеялись? Однако стоит подумать над этим на досуге, сейчас следует, внимательно слушать чего они лепечут, авось нечто полезное услышу…
— Ваше Величество, прошу разрешения удалиться к себе в вотчину и прожить там отмеренные мне годы, — первым сказал князь Опухтин, низко кланяясь.
— Слишком простое наказание выбрали вы для себя, князь, — злая ухмылка появилась на мгновение, но этого обвиняемым хватило, в миг с них спали маски отчуждения.
В их глазах появилась растерянность: не такой реакции они ожидали от молодого царя, тем более после заступничества патриарха Иерофана. Сколько заплатили владыке, дабы он не побоялся предстать передо мной, не знает никто, кроме обвиняемых и самого патриарха…
— Ваше Величество, прибыл его святейшество, — тихо сказал Никифор, переступая порог кабинета неизменно учтивый и надежный. — Прикажите впустить?
— Конечно впускай, что за вопрос, — скривившись, словно от зубной боли я отложил карандаш в сторону, смотреть на проделанный труд желания не было, сейчас мне надо собраться с мыслями, потому как предстоит словесная баталия с патриархом.
Через минуту дверь отворилась, и в нее вошел глава Русской Православной Церкви – патриарх Иерофан, умный, а главное понимающий человек. Не будь он священнослужителем, да к тому же принадлежащим "черному" духовенству ему можно было бы пророчить пустующую после казни Головина должность канцлера. Но чего нет, того нет, Иерофану неплохо живется и в патриаршем сане.
— Пусть будут благословенны и мудры твои деяния, сын мой, — осенил меня крестным знаменем владыка.
Однако протягивать руку для поцелуя не стал, помнил, что для меня этот жест не надобен, знает, как к этому отношусь в общении наедине. На людях это одно, а вот в подобной обстановке меня от этого слегка коробит. Вот еще, мне больше делать нечего как целовать патриаршие перстни. Я дал ему этот сан, поэтому маленькие вольности для меня позволительны.
— Спасибо, владыка. Присаживайся, в ногах правды нет, — указал я на кресло напротив.
— Вот они какие, ужасные очи, — усмехнулся патриарх, с интересом разглядывая портреты Ивана Грозного и Петра Великого. — Признаюсь, что не верил будто они таковы, думал люди лукавят, мало ли что им в беседе покажется, а вот теперь вижу, быть может и не приукрасили словеса свои. Помощники у тебя, государь и в правду грозны.
— Какие есть все мои, предки ведь, — без тени улыбки ответил я владыке, опираясь локтями на стол, сложив ладони в замок.
— Ай ли? Даже Иван Кровавый? — прищурился Иерофан.
— Даже Иван Грозный! — специально выделив голосом, истинное прозвище Ивана IV я по привычке собрался, было встать из-за стола, но вовремя вспомнил, что передо мной сейчас не простой собеседник и тем более не мой прямой подданный. — Не по крови, а по духу и стремлениям для блага страны.
— Не боишься такой славы, царь? — внимательно глядя мне в лицо, спросил Иерофан.
— Если потребуется, то такой славы добьюсь, что Ивану Грозному завидно будет, — как можно тверже и уверенней отвечаю ему.
— Поэтому ты решил начать рубить головы?
— Заслали все-таки миротворца? — усмехнулся я, барабаня пальцами по столу.
Солнце за окном стояло в зените, его лучи скользили по портьерам, но до стола не дотягивались. Излишне яркая атмосфера меня раздражала, пусть лучше будет такой слегка "приглушенный" свет. Природа словно радовалась сегодняшнему дню, благословляла людей на подвиги. Так может и мое решение она благословляет и одобряет?
— Миротворца… и, правда, творец мира. Да, я сейчас именно мира творец. Не даром сказано: "возлюби ближнего своего", — прикрыв веки, тихо сказал патриарх.
— Христос говорил иначе, — возразил я владыке, вспоминая Его слова: – "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч…"
— Вы забыли окончание Его слов, Ваше Величество, — с отеческой улыбкой добавил Иерофан, словно мудрый родитель, поучающий чадо: — "…ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее".
— К чему сей теологический спор, владыка?
— К тому, государь, что не стоит пятнать душу кровавыми делами. Ведь сам Господь говорил: "Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем". Не страшно ли оказаться в час Страшного Суда по ту сторону ворот ангела Петра?