— Через Столешников.
Мы едем. Сначала тягостное молчание. Потом он поворачивается, смотрит на меня и ласково, с какой-то виноватой полуулыбкой говорит (а я вижу, что глаза его думают о другом):
— Я буду ночевать у себя в Лубянском проезде — боюсь проспать репетицию, прошу вас, позвоните мне туда по телефону часов в десять утра. — Говорит, а глаза отсутствуют.
Проехали Петровские линии, медленно сворачиваем в Столешников — народу в этот час много. Проехали не более трех домов. Вдруг голос Маяковского шоферу:
— Остановитесь!
Небольшой поворот руля, и мы у тротуара. Владимир Владимирович уже на ходу открывает дверцу и, как пружина, выскакивает на тротуар, дико мельницей крутит палку в воздухе, отчего люди отскакивают в стороны, и он почти кричит мне:
— Шофер[88] довезет вас, куда хотите! А я пройдусь…
И быстро, не поворачиваясь в мою сторону, тяжелыми огромными шагами, как бы раздвигая переулок (люди расступаются, оглядываются, останавливаются), направляется к Дмитровке.
Не знаю, слышал ли он, как я, совершенно растерявшаяся, высунулась в окошко машины и крикнула ему вдогонку: „Какое хамство!“ (Вероятно, не слышал — надеюсь!..)
Шофер спросил:
— Куда ехать?
— Обратно в цирк, — сказала я в каком-то полуобморочном состоянии.
Всё было противно, совершенно непонятно и поэтому — странно. Мы обогнали Владимира Владимировича. Он шел быстро, „сквозь людей“, с высоко поднятой головой — смотрел поверх всех и был выше всех. Очень белое лицо, всё остальное очень черное. Палка вертелась в воздухе, как хлыст, быстро-быстро, и казалось, что она мягкая, эластичная, вьется и сгибается в воздухе».
Вечеринка на квартире Валентина Катаева
Было около половины пятого. Через три часа, в половине восьмого или чуть позже, Маяковский постучался в квартиру Валентина Катаева в Мыльниковом переулке. Он здесь игрывал в карты, но лишь от случая к случаю, и не знал, что Катаев уже переехал на другую сторону Мясницкой, в Малый Головин переулок, между Костянским переулком и Сретенкой, от угла второй дом слева.
В обед Полонская проговорилась, что на вечер ее позвали к Катаеву, но поспешила добавить, что уж туда она не пойдет. А Маяковскому она нужна была для последнего объяснения, и он надеялся, что дождется ее у Катаева. Других шансов у него не было.
К восьми он от Мыльникова переулка дошагал до Малого Головина, вошел в единственное парадное дома номер 12, поднялся на две-три ступеньки и ткнулся в дверь налево.
Катаева еще не было. Дверь открыл друг дома, художник Владимир Осипович Роскин[89], знакомый Маяковскому со времен РОСТА. Когда Валентин Петрович переедет отсюда в писательский дом в Лаврушинском переулке, его жена останется здесь с Роскиным.
Не застав Катаева, Маяковский стал недовольно и нервно ходить по комнате. Чтобы его успокоить, Роскин предложил сыграть в ма-джонг. Сели за стол, переворошили двухслойные фишки из бамбука с костью. И тут Маяковский, к удивлению Роскина, полез в карман, вынул папиросную коробку, откинул крышку, взял папиросу и прикурил.
— Владимир Владимирович, что вы делаете? — запротестовал Роскин. — Вам нельзя курить. Вы же в стихах объявили о том, что бросили.
Стихи эти, озаглавленные «Я счастлив!», были напечатаны в «Вечерней Москве» четыре месяца назад, 14 декабря 1929 года.
— Ну, мне как раз можно курить! — ухмыльнулся Маяковский, оставив партнера в недоумении.
Играли молча. Маяковский проиграл десять рублей, расплатился и заявил, что больше играть не будет. Ушел в другую комнату и стал ходить там взад-вперед.
«Меня это поразило, — вспоминал Роскин. — На него это совсем не было похоже. Он ведь никогда не оставлял партнера в покое, если имел возможность отыграться, и играл всегда до тех пор, пока партнер не отказывался сам играть, а когда у него не оставалось денег, он доставал бы их, спешно написал стихи, чтобы иметь возможность отыграться. Я понял, что он в очень плохом настроении».
По Роскину, Катаев появился только в половине десятого. Затем он выскочил на Сретенку за вином. Принес шампанского.
Около десяти зазвонил телефон. Михаил Яншин попросил разрешения прийти с Вероникой Полонской и Борисом Ливановым. Они были на бегах и только сейчас возвращаются. Раньше вместо Ливанова третьим бывал Маяковский.
Последним, ближе к полуночи, закончив редакционные дела, заглянул журналист Василий Александрович Регинин[90]. До революции он издавал развлекательный журнал «Аргус», сотрудничал в солидных «Биржевых ведомостях», редактировал желтый «Синий журнал». Когда интерес к «Синему журналу» стал падать, редактор пообещал, что выпьет кофе в клетке с тиграми и напечатает в журнале репортаж об этом. И действительно на очередном представлении в петербургском цирке Чинизелли[91] на арену выкатили огромную клетку и загнали в нее тигров. Когда они улеглись, Регинин приоткрыл дверцу, тихонько вошел внутрь, сел за столик и выпил чашку кофе с пирожным. Тигры лениво смотрели на него и только, когда он вышел, щелкнув дверцей, кинулись ему вослед на прутья клетки.
89
Роскин Владимир Осипович (1896–1984) — художник; знакомый Маяковского со времен «Окон РОСТА»; накануне самоубийства Маяковского, в ночь с 13 на 14 апреля 1930, был на квартире В. П. Катаева, где неистовствовал Маяковский; разговаривал с ним, играл в кости; автор воспоминаний об этой последней встрече с Маяковским.
90
Регинин Василий Александрович (1883–1952) — журналист, организатор печати; в 1928 напечатал в журнале «Тридцать дней» роман И. А. Ильфа и Е. П. Петрова «Двенадцать стульев»; был у В. П. Катаева в ночь с 13 на 14 апреля 1930 года, накануне самоубийства Маяковского, когда тот, не помня себя, объяснялся с В. В. Полонской.
91
Чинизелли — семья цирковых артистов и предпринимателей из Италии. Гастролируя в России, итальянцы остались здесь в 1869. Основатель династии Гаэтано Чинизелли (1815–1881) построил в 1877 в Петербурге на берегу Фонтанки первое в столице каменное здание для цирка и назвал его родовым именем. В 1918 потомки Гаэтано покинули Россию, но цирк сохранил название.