Конечно, я боялась и за себя (и перед Яншиным, и перед собравшимися здесь людьми), боялась этой жалкой, унизительной роли, в которую поставил бы меня Владимир Владимирович, огласив публично перед Яншиным наши с ним отношения».
Зачем Маяковский порывался при всех сообщить Яншину о своих отношениях с его женой? Конечно, не для хвастовства, не ради фарса. По-видимому, сказать он хотел примерно следующее:
— Михаил Михайлович, мы с Норой давно уже живем вместе, и теперь она уходит от вас ко мне.
Эти слова должны были оскорбить и возмутить Яншина, считавшего Маяковского своим другом, но вынудили бы Полонскую немедленно расстаться с ним и согласиться на замужество с Маяковским. А она, по-видимому, уже решительно этого не хотела. И Маяковский не знал, как вернуть ее расположение.
«Он вынул револьвер. Заявил, что застрелится. Грозил, что убьет меня, — свидетельствует Вероника Витольдовна. — Наводил на меня дуло. Я поняла, что мое присутствие только еще больше нервирует его.
Больше оставаться я не хотела и стала прощаться. За мной потянулись все».
Сцена с пистолетом (револьвера у Маяковского не было) ужасает. Только трудно поверить, что после нее Полонская могла идти рядом с Маяковским до своего дома, а на следующее утро сесть к нему в машину и поехать к нему домой.
«В передней была обычная суматоха, толкотня, назначение свиданий, неразбериха кашне, шапок, пальто, кепок; расталкивая всех локтями, подавали дамам манто, — рассказывает Валентин Катаев. — Восклицания. Извинения. Кто-то зевал — сладко, откровенно, предрассветно, по-московски.
Слышу трудное, гриппозное дыхание Маяковского.
— Вы совсем больны. У вас жар! Останьтесь, умоляю. Я устрою вас на диване.
— Не помещусь.
— Отрублю вам ноги…
— Нет! Пойду лучше домой. На Гендриков…
Я чувствовал, что ему совсем плохо.
Прощаясь, Ливанов, по московской привычке, поцеловался со мной. Маяковский в это время подавал пальто Норочке. Увидев, что мы с Ливановым целуемся, он вдвинулся между нами, ревниво отстранил Ливанова и, наклонившись, приблизил ко мне сбое длинное скуластое лицо, показавшееся мне в сумерках передней громадным, чугунно-черным. Я никогда еще не видел его так близко и не представлял себе, каким пугающим оно может быть вблизи. Он как бы через увеличительные стекла заглянул в мои глаза — с торопливой нежностью, с отчаянием, — и я почувствовал на своем лице колючее прикосновение его скуластой небритой щеки. Потом он поцеловал меня громадными губами оратора, плохо приспособленными для поцелуев, и сказал, впервые обращаясь ко мне на „ты“ — что показалось мне пугающе-странным, так как он никогда не был со мной на „ты“:
— Не грусти. До свиданья, старик».
Было три часа ночи. Регинину и Яншину с Полонской идти было в одну сторону: к Красным Воротам и на Каланчевскую улицу. Маяковский увязался за ними. Яншин шел с Регининым, Маяковский — с Полонской. Они то отставали, то убегали вперед. Маяковский по-прежнему грозил, что всё расскажет Яншину. И время от времени выкрикивал:
— Михаил Михайлович!
— Что? — отзывался Яншин.
— Нет, потом, — выдержав паузу, бросал Маяковский.
Полонская умоляла его ничего не говорить, становилась на колени, плакала. И Маяковский уступил, сказав, что для окончательного разговора заедет к ней утром, в восемь часов. А было уже без чего-то четыре.
С Каланчевской улицы то ли на извозчике, то ли на такси Маяковский отправился к себе — на Таганку и дальше по Воронцовской улице в Гендриков переулок. Там можно было принять ванну, переодеться… На всё про всё оставалось три часа с половиной. И, хотя Маяковский опоздал и был на Каланчевке не в восемь, а чуть позже половины десятого, вряд ли он успел хотя бы прилечь.
Утро 14 апреля: версия воспоминаний
«Был яркий, солнечный, замечательный апрельский день, — написала в мемуарах Вероника Полонская. — Совсем весна.
— Как хорошо, — сказала я. — Смотри, какое солнце. Неужели сегодня опять у тебя вчерашние глупые мысли. Давай бросим всё это, забудем… Даешь слово?
Он ответил:
— Солнце я не замечаю, мне не до него сейчас. А глупости я бросил. Я понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела. Впрочем, обо всем поговорим дома.
Я сказала, что у меня в 10 ½ репетиция с Немировичем-Данченко, очень важная, что я не могу опоздать ни на минуту. Приехали на Лубянку, и он велел такси ждать.