— Что вы сделали? Что вы сделали?
Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и всё силился приподнять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые.
Лицо, шея были красные, краснее, чем обычно. Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть.
Набежал народ. Кто-то звонил, кто-то мне сказал:
— Бегите встречать карету скорой помощи!
Я ничего не соображала, выбежала во двор, вскочила на ступеньку подъезжающей кареты, опять вбежала по лестнице. Но на лестнице уже кто-то сказал:
— Поздно. Умер».
Утро 14 апреля: версия свидетельских показаний
За воспоминания Вероника Витольдовна Полонская принялась только через восемь лет после смерти Маяковского. И целью ее, естественно, было отвести от себя терзавшую вину. В итоге кругом виноватым оказался один Маяковский. Это он жестко требовал от успешно начинающей актрисы бросить театр, запрещал по-человечески объясниться с Яншиным, прежде чем уйти от него. Но затем смягчился, «поцеловал», заговорил «совершенно спокойно и очень ласково», дал денег на такси, пообещал позвонить. А стоило ей выйти за дверь — и раздался выстрел.
Значит, Маяковский застрелился от счастливой любви. Но почему же тогда он жаловался в предсмертном письме на то, что «Любовная лодка / разбилась о быт»?
Да потому, что всё было совсем не так, как пыталась представить мемуаристка. Конечно, она надеялась, что материалы следствия по делу о самоубийстве Маяковского будут скрыты навсегда, а в их числе и ее показания в день самоубийства, 14 апреля 1930 года.
Тогда же, часа через два после выстрела, она рассказывала следователю прямо противоположную историю своих отношений с Маяковским в последние дни: «Во время наших встреч Маяковский неоднократно говорил мне, чтобы я бросила мужа и сошлась с ним жить, став его женой. В первое время я этому не придавала особенного значения и говорила ему, что подумаю, но он всё время был навязчив и <требовал,> чтобы я сказала ему окончательно о своем решении, что и произошло 13 апреля текущего года при встрече, то есть что я его не люблю, жить с ним не буду, так же, как и мужа бросать не намерена».
По-видимому, здесь механическая ошибка в дате: отказать Маяковскому Вероника Витольдовна должна была не позже 11 апреля, потому что утром 12-го она рассказывает ему о реакции Яншина на ее решение: «Во время езды на автомобиле я с ним <Маяковским> разговаривала, он меня спрашивал, как я решаю; я ему говорила, что по этому поводу имела разговор с мужем, который предложил мне, чтобы я прекратила с ним встречи. На это он отвечал: „А как же я?“ На это я ему сказала, что я его не люблю и жить <с ним> не буду, прося его, чтобы он меня оставил в покое и куда-либо временно поехал. На это он заявил, что сейчас куда-либо он уехать не может, но постарается меня оставить».
Днем 12 апреля после спектакля Полонская забегает на полчаса к Маяковскому в Лубянский проезд, чтобы настоять на разрыве. «…Я его просила, чтобы он меня оставил в покое на три дня, что потом я с ним буду встречаться, но в данное время ввиду тяжелого душевного состояния я не могу его видеть». Маяковский как будто согласился. Но расстались они около пяти, а уже в семь вечера, вопреки договоренности, он позвонил ей, стал жаловаться на скуку и попросил разрешения видеться с нею. «…Я сказала, что видеться с ним не могу», — ответила Полонская.
Вечером 13 апреля Полонская и ее спутники отправились на квартиру Валентина Катаева. «…Маяковский был уже там, сидел один в комнате и был уже пьян, — отмечает Вероника Витольдовна. — По приходе он стал ко мне приставать на виду у всех и разговаривать. Я ему отвечала неохотно и просила, чтобы он ушел. На это он мне ответил что-то грубое, вроде: „Идите к черту, это мое дело“».
Тем не менее Маяковский проводил Полонскую и Яншина до дверей их квартиры и условился приехать завтра утром для разговора.
«14 апреля текущего года в девять часов пятнадцать минут Маяковский позвонил по телефону ко мне на квартиру и сообщил, что он сейчас приедет, — рассказывала Полонская следователю. — Я ответила, что хорошо, он будет ждать у ворот. Когда я оделась и вышла во двор, то Маяковский шел по направлению к дверям нашей квартиры. Встретившись с ним и сев в автомашину, поехали вместе на квартиру на Лубянку. По дороге он извинялся за вчерашнее и сказал, что на него не нужно обращать внимание, так как он больной и нервный. По приезде зашли в квартиру — это было около десяти часов утра. Я не раздевалась, он разделся. Я села на диван, он сел на ковер, который был постлан на полу у моих ног, и просил меня, чтобы я с ним осталась жить хотя бы на одну-две недели. Я ему ответила, что это невозможно, так как я его не люблю. На это он сказал — „Ну хорошо“ и спросил, будем ли мы встречаться. Я ответила, что „да“, но только не теперь.