На таких листах написано предсмертное письмо, и дата стоит именно эта: 12/IV 30 г.
Павел Ильич все-таки заикнулся, что следовало бы назначить новый вечер во 2-м МГУ вместо сорванного. Маяковский повторил, что о вчерашнем вечере ничего не знал. Ему явно было не до вечеров:
— Выступать не буду. Плохо себя чувствую.
Потом то ли отмахнулся, то ли смягчился:
— Позвоните завтра.
Лавут поспешил уйти.
Это была решительная минута. Если Маяковский в постели писал прощальное письмо, то не для того, чтобы затем вставать, одеваться и два дня носить его с собой. Не первый раз он покушался на самоубийство, с острым интересом расспрашивал выживших самоубийц: как это было? что они чувствовали? От ростовской поэтессы, целившей в сердце, знал, что ощущение, будто тебя окликнули. Понимал, что лучше всего стрелять в себя лежа, чтобы избежать падения. Важно и то, что в квартире Маяковский был не один. На лестницу Лавута выпускала домработница Паша[24], он даже успел пожаловаться ей на Маяковского, который вину за сорванное выступление перекладывает на него. И та охотно подтвердила, что Маяковский прекрасно помнил о вчерашнем вечере. Пожалев обиженного понапрасну Павла Ильича, она не догадывалась, какая беда стерегла ее саму. На выстрел она должна была броситься к Маяковскому и либо застать агонию и по телефону оповещать всех о смерти, либо пытаться помочь раненому и вызвать врачей. Либо то и другое разом.
Однако что-то отвлекло Маяковского. Вряд ли это было обязательство перед Лавутом, потому что Маяковский в итоге им откровенно пренебрег. Но, может, Павел Ильич ввернул какую-то фразу о Полонской, замеченной вчера вечером в машине, и Маяковскому вдруг почудилось, что не всё еще потеряно, потому что в оставшиеся два дня он упорно искал встреч с нею.
На другой день, в воскресенье, 13 апреля, Лавут послушно позвонил в Гендриков. Но вчерашнего больного дома не оказалось. Домработница записала для Маяковского телефон Дома Герцена[25], где застрял Лавут, и Маяковский среди дня позвонил по этому телефону, подозвал Павла Ильича и сказал, что ждет его завтра, 14 апреля, в половине одиннадцатого утра.
Лавут пришел даже с запасом, но Маяковского уже не было. Обычно так рано он из дому не выходил. Еще более странно было то, что и домработница не застала его. Что, сорвавшись куда-то, он не притронулся к завтраку. С таким Маяковским Павел Ильич еще не сталкивался. Допустим, о вечере, подготовленном Лавутом, он почему-то забыл, но встречу только вчера назначил сам. Домработница подсказала позвонить на Лубянку, в комнату, служившую Маяковскому рабочим кабинетом. Лавут снял трубку, назвал номер. Услышав мужской голос, спросил:
— Владимир Владимирович?
В ответ — что-то бессвязное:
— Сейчас нельзя разговаривать. Маяковского больше нет.
Не понял. Перезвонил. На этот раз к телефону никто не подошел.
Было около десяти тридцати. Трубку мог взять кто-то из медиков, уже на выходе, вызывая милицию или уточняя, нет ли у диспетчера «Скорой» нового вызова? А на повторный звонок ответить было некому. Милиционер еще не появился. А соседи пока не осмелели.
В недоумении Лавут спустился со второго этажа и по Гендрикову переулку не спеша направился к Таганке, поглядывая, не покажется ли навстречу Маяковский. Вдруг сзади раздался душераздирающий женский крик. Закрыв дверь за Павлом Ильичом, домработница все-таки дозвонилась до квартиры на Лубянке и теперь бежала, чтобы повторить ему то, что только что сама услышала:
— Владимир Владимирович застрелился!
Схватив такси, Лавут минут через пятнадцать-двадцать, между десятью пятьюдесятью и десятью пятьюдесятью пятью, был в Лубянском проезде. На лестничной площадке, в квартире — только соседи. Их — трое-четверо. Дверь в комнату Маяковского открыта. Но перед дверью — милиционер. Внутрь не пускает, но перед Павлом Ильичом устоять не может. Четырехлетний опыт укрощения больших и малых начальников, добытый в общении с Маяковским, чего-то да стоил.
В комнате на полу, от окна к двери, распростерто тело покойного с запрокинутой головой. Лоб пока теплый. Глаза приоткрыты…
На часах еще нет одиннадцати. Павел Ильич садится к телефону. Звонит в ЦК партии на Старую площадь, в Федерацию писателей на улицу Воровского[26], сестре Маяковского, Людмиле Владимировне[27], на фабрику «Красная Роза»…
Толчея на месте происшествия
Среди первых узнаёт о том, что стряслось, самый могущественный покровитель Маяковского и Бриков и друг их дома, начальник Секретного отдела ОГПУ Яков Саулович Агранов[28]. И добираться ему до места происшествия ближе всех. Кабинет его — на Лубянке, а живет он в одном особняке с заместителем председателя ОГПУ Г. Г. Ягодой[29] на другой стороне Мясницкой, в Милютинском переулке (тогда улица Мархлевского[30]). Но сначала — дела. Кому он докладывает по начальству — можно только догадываться. Надо думать, это он сообщил о самоубийстве другому заместителю председателя ОГПУ Станиславу Адамовичу Мессингу[31], который позже, по его же докладу, распорядится перевезти тело Маяковского на квартиру в Гендриковом переулке, где хотя бы не будет соседей. Но точно известно, что, позвонив в кабинет наркома просвещения A. C. Бубнова[32], на Чистые пруды, Агранов подзывает к телефону художника Николая Федоровича Денисовского, которого часто встречал у Маяковского и Бриков в Гендриковом, а по вечерам подвозил с Таганки на Мясницкую, где жил Денисовский[33]. Велит ему сейчас же гнать в Лубянский проезд и взять на себя заботу о покойнике. Ведь Брики, с которыми Маяковский жил вместе, еще 18 февраля уехали в Англию навестить мать Лили Юрьевны, Елену Юльевну Каган[34], работавшую в советской торговой фирме «Аркос» и остававшуюся в Лондоне до 1932 года, а мать и сестры Маяковского просто не приходят в голову: в Гендриковом Агранов их никогда не видел. Обещает и сам подскочить к Маяковскому.
25
Герцен Александр Иванович (1812–1870) — писатель, чье имя получил дом, в котором расположились советские литературные организации и знаменитый ресторан (Тверской бульвар, 25), поскольку в этом доме Герцен родился; теперь здесь — Литературный институт имени А. М. Горького.
26
Воровский Вацлав Вацлавович (1871–1923) — политик, дипломат, с 1921 полпред Советской России в Италии. Убит в Лозанне (Швейцария) 10 мая 1923. На это убийство Маяковский откликнулся стихотворением «Воровский», напечатанным в «Известиях» 20 мая, в день, когда гроб покойного прибыл в Москву. В память о Воровском его именем была названа в 1923 Поварская улица в Москве (историческое название возвращено в 1991).
27
Маяковская Людмила Владимировна (1884–1972) — старшая из сестер Маяковского; автор мемуарных книг «Пережитое» (1957) и «О Владимире Маяковском» (1965); художник по ткани, с 1927 по 1931 работала на комбинате «Красная Роза», в 1921–1930 преподавала во ВХУТЕМАСе — ВХУТЕИНе; упомянута в поэме «Облако в штанах».
28
Агранов Яков Саулович (1893–1938, расстрелян) — начальник Секретного отдела ОГПУ; впоследствии заместитель председателя ОГПУ, первый заместитель наркома внутренних дел, комиссар Госбезопасности 1-го ранга; приятель О.М. и Л. Ю. Бриков и Маяковского, председатель комиссии по организации похорон поэта.
29
Ягода Генрих Григорьевич (1891–1938, расстрелян) — с 1924 заместитель председателя ОГПУ, впоследствии нарком внутренних дел, генеральный комиссар Госбезопасности.
30
Мархлевский Юлиан Юзефович (1866–1925) — польский революционер, отличившийся не только на родине, но и в России и Германии, учредитель Международной организации помощи борцам революции (МОПР) и председатель ее ЦК, с 1922 ректор Коммунистического университета национальных меньшинств Запада; улицей Мархлевского назывался в 1927–1993 Милютинский переулок.
31
Мессинг Станислав Адамович (1890–1937, расстрелян) — заместитель председателя ОГПУ; распорядился перевезти тело Маяковского с Лубянского проезда в Гендриков переулок.
32
Бубнов Андрей Сергеевич (1884–1938, расстрелян) — с 1929 народный комиссар просвещения, сменивший A. B. Луначарского.
33
Денисовский Николай Федорович (1901–1981) — художник, плакатист; присутствовал при изъятии мозга Маяковского, снятии посмертных масок; обряжал покойного; оставил воспоминания о Маяковском.
34
Каган Елена Юльевна (1872–1942) — мать Л. Ю. Брик; сотрудница советской торговой фирмы «Аркос» в Лондоне.