Разговоры о положении на фронте в лагере никогда не прекращались. Достаточно было кому-нибудь завести речь на эту тему, к нему сразу же начинали сходиться и все остальные.
Мы ни на минуту не забывали о родной стране. О ее судьбе думали мы постоянно - порой с тревогой и горечью.
За последние недели в лагерь перестали поступать новые военнопленные, и о делах на фронте мы ничего достоверного не знали. Сами немцы говорили о войне о большой осторожностью. Они все твердили, что через неделю "Москау капут". Но таких недель прошло уже много, а их предсказания не сбывались.
А иной раз с языка у наших охранников срывались слова, которые можно было перевести только так: "Москву брать - не кашу есть".
Однажды в лагере появилось человек двенадцать новых пленных. Для нас это были долгожданные гости. Но, к сожалению, оказалось, что в плену они уже давно и работали до сих пор на железнодорожной станции в Борисове. От них трудно было ожидать каких-либо фронтовых новостей. Однако новички рассказали немало интересного. Кое-что я до сих пор помню.
Вновь прибывшие нашли в нашем бараке своих земляков и расположились рядом с ними. С одним из них мы решили сойтись поближе. Это был украинец по фамилии Панченко.
Наш Гриша кое-как говорил по-украински:
- Кажи, друже, що будемо робыты? - начал он о улыбкой, завязывая разговор с новым товарищем.
Тот усмехнулся:
- Как вы ни старайтесь, а украинца из вас все равно не получится.
- Конечно, отец-то был русский, - согласился Гриша. Но лицо его стало уже серьезней.
- Ты присядь-ка, парень, - пригласил он украинца. - Расскажи, что нового на белом свете? Как там дела? Или это вправду немцы победить нас хотят?
- Нехай не зарываются! - сказал Панченко и, подойдя к нам, опустился на пол. Но с рассказом не спешил.
- Не бойся, - подбодрил Гриша, - чужих тут нет.
- То-то ж, - отвечал Панченко. - Сейчас, брат, каждому встречному доверяться не приходится. Знай край, да не падай...
Он примолк. Его слова разожгли в нас интерес. Видимо, Панченко что-то знает, но остерегается откровенничать. Только поздним вечером, когда все улеглись и барак притих, он начал шепотом:
- Лихо, братцы, достается немцу. Они уже не говорят: "Москау капут". Дружок мой один возьми да и спроси как-то немца: "Ну, что, мол, герр вахтман, Москва капут?" А тот как ощерится да с размаху как саданет его стволом винтовки... Нашему Петрусю аж весело стало - хоть бы поморщился.
- Ну, - говорит, - знайте, Москвы вам теперь и во сне не видать!
Немец-то его, конечно, не понял. Зато мы смекнули, каково немцу на фронте приходится...
Рассказчик замолчал. Потом, приподнявшись, спросил:
- Вы что, уже спите?
- Говори, говори, - в один голос попросили все.
Панченко продолжил:
- Прежде, бывало, немцы хлеб в Германию отправляли - эшелон за эшелоном. Наш, конечно, хлеб-то. А теперь убитых отправляют.
- Убитых? - переспросил я.
- Да. Вот несколько дней тому назад был случай: колесо под каким-то вагоном дало трещину. Заводят вагон в депо. И что интересно: на дверях написано "Мейл". По-немецки значит: мука. И вот один из наших товарищей решил, пока никто не видит, трохи муки оттуда набрать. Приоткрыл дверь, глядь - а там весь вагон вкось и вкривь заштабелеван немецкими солдатами, трупами то есть. Вот такие дела, хлопцы, на свете...
- Ну, ты рассказывай дальше, - принялись мы уговаривать Панченко. По тону его чувствовалось, что от него надо ожидать кое-что и поинтереснее.
- Да, - помедлив, продолжал тот, - русская зима недолюбливает немцев. Морозит их до смерти... А раз мы такое увидели: на станцию прибыл еще один эшелон. И остановился. Этот не с трупами, нет. В нем испанские солдаты ехали на фронт. Франко, значит, другу Гитлеру подкрепление шлет. А через неделю мы этих испанских солдат видели снова. На этот раз они уже ехали обратно с фронта.
- Как это - обратно? - спросил Гриша.
- А так вот и едут. Винтовок у них уже нема, отобрали. А на руках цепи, то есть наручники такие. Воевать не захотели. Ну, фашисты, конечно, везли их не в родную Испанию финики кушать, а в тюрьму. Редеет, видно, армия-то у Гитлера. Он сейчас из всех наций легионы сколачивает. А еще вот что, хлопцы, делается на свете...
Панченко разгорелся. Он уже давно перешел с шепота на полный голос и говорил без всякой оглядки. Между тем вокруг нас уже теснился целый круг слушателей.
- Через Оршу каждый день мелькают составы с немецкими ранеными. Один за другим, один за другим. Ну и дают им наши жару...
- Так им и надо! - вырвалось у кого-то.
- Не перебивай, когда другие говорят, - прикрикнули на него.
Панченко оборвал свой рассказ. Но всем уже стало радостно от его слов. И вздохнулось свободней, легче. Мы жаждали таких вестей и теперь встрепенулись - надежда окрылила нас.
ЧАСЫ С НАДПИСЬЮ
Панченко остался с нами, и мы стали жить вчетвером. Гриша величал нашу семейку "интернациональной бригадой".
Однажды в наш барак зашли два немца.
- Эс гибт хир урмахер?* - спросил один из них.
_______________
* "Здесь есть часовой мастер?"
Мы уже кое-что понимали по-немецки, и слово "ур" нам было знакомо.
Кто-то перевел всю фразу. Но Никита, которого она касалась, не спешил с ответом.
Первый немец вытащил из кармана ручные часы - целых трое. Очевидно, он хотел отдать их в починку.
- Русски никс специалист*, - досадливо заговорил его приятель.
_______________
* "Русские - не специалисты".
Тут Никита не вытерпел. Он подошел к немцам, взял одни из часов и принялся их осматривать. Крышка в его умелых руках открылась сразу. Никита несколько раз подносил часы к ушам. Потом посмотрел и другие часы. Немец выжидающе глядел на мастера.
- Вас? Гут?* - спросил он.
- Никс гут**, - ответил Никита и с помощью пленного, знавшего по-немецки, начал объяснять, что из трех часов можно собрать одни хорошие. Немец кивнул. Он вынул из кармана еще несколько часов.
_______________
* "Что? Хороши?"
** "Нет, не хороши".
- Ну и награбил, негодяй, - пробормотал Никита, вновь принимаясь разглядывать часы.
- Эти часы когда-то прошли через мои руки, - сказал он почти шепотом.
Лицо его помрачнело.
- Кто бы мог подумать... - начал он снова и осекся: горечь и волнение мешали говорить. Через минуту Никита сумел овладеть собой.