- Долго ж ты пробыл.
- Только что пришли, - ответил я.
- А я пришел еще в обед и свалился.
- Что с тобой?
Володя не смог ответить, раскашлялся, судорожно давясь и прикладывая ко рту тряпку. Потом показал мне тряпку: она была в кровяных пятнах.
Я растерялся, не зная, что сказать. Голова невольно поникла, но нужно было взять себя в руки. Я сделал вид, будто не придаю никакого значения состоянию Володи, и полез в карман.
- А я принес тебе подарок.
Володя недоверчиво посмотрел на меня.
- Нет, я есть не хочу, - ответил он.
- А это не едят, вот сейчас увидишь, - сказал я и, развернув бумагу, протянул ему цветок.
- Ромашка! - воскликнул Володя. - Откуда она взялась?
- С твоей родины, с Украины.
Володя поднес цветок к лицу, закрыл глаза и стал жадно вдыхать его запах. Он походил сейчас на человека, который страшно мучился от жажды и теперь, позабыв все на свете, пьет ключевую воду.
- А запах какой! Даже в груди легче становится. Эх, вернуться бы на ромашковые луга! Вот там бы я сразу выздоровел, - сказал Володя мечтательно.
Он долго наслаждался ромашкой, а я рассказал, как она попала ко мне.
- Фрау-то, видно, не любит своего мужа, - проговорил Володя, едва заметно улыбаясь. - Вот мне бы такой подарок от друга, я б его всю жизнь хранил.
Володя попытался привстать, но бессильно опустился обратно на матрац.
- Пусть ромашка останется у меня, - добавил он, немного отдышавшись. - Подарок твой будет. Меня уж, так и знай, увезут...
Володя не ошибся. На другой же день его отправили обратно в концлагерь. Я не смог даже попрощаться с ним. Его увезли, когда мы были на работе.
Ничего хорошего не ожидало юношу. Здесь тяжело, а там, в горах, ему будет еще тяжелее. Боль этой разлуки навсегда врезалась в мое сердце. Хорошим другом был Володя. Да только ли другом? Этот русский юноша стал для меня родным братом...
Каждый вечер, возвращаясь с работы, я все надеюсь увидеться с ним. Может, думаю, поправится и его обратно вернут к нам. Но нет, место рядом с моей постелью продолжает пустовать.
СТАЛИНГРАД ЗДРАВСТВУЕТ!
Проходят дни, недели.
Война продолжается. Германию день и ночь раздирают воздушные тревоги. Работая в огороде, я часто наблюдаю, как высоко в небе летят английские бомбовозы. И тотчас с земли взвиваются в небо маленькие "мессершмитты", скрывавшиеся в лесу под деревьями. Мгновенно завязывается воздушная схватка. Юркие "мессершмитты" вьются вокруг громоздких бомбардировщиков, точно осы. Те вдруг теряют строй. Одни переходят в пике, другие забираются еще выше и летят обратно, на родину, а третьи, волоча за собой шлейф пламени, кометой несутся вниз и, упав на землю, взрываются с грохотом, вздымая в небо тучу белесого дыма.
"Да, - думаю я, - нелегко будет победить фашистскую Германию. Сколько еще прольется крови, сколько сел и городов будет сожжено, разрушено! И сколько будет уничтожено ценностей, веками создававшихся народами..."
Мысли, одна горше другой, лезут в голову, и я перестаю работать. Обыкновенная железная лопата в моих руках начинает представляться орудием, превращающим меня в соучастника преступлений. Мне уже кажется, что я рою могилу моим друзьям, которые жертвуют собой ради моей свободы... Я копаю землю немке. А ее муж убивает моих соотечественников, сжигает наши деревни, разрушает советские города... Правда, я работаю по принуждению, под дулом фашистской винтовки. Но результат-то от этого не меняется. Фашист пользуется моей силой... Вот они, духовные муки плена, которые были в десятки раз тяжелее физических страданий!
Что же делать, что? Я опять опираюсь на лопату и мрачно смотрю в землю. Но земля безответна. Начинает казаться, что даже она осудила меня за то, что я не сумел умереть в бою.
В таких раздумьях проходит день, и снова настает ночь. Опять черная тьма в четырех стенах, опять болезненные стоны...
Известия о событиях на фронте до нас не доходят. Но улицы в немецком селе сами говорят о фронтовых новостях. Все чаще встречаем мы немецких солдат, вернувшихся с востока, - того с пустым рукавом, другого с протезом вместо ноги. Увидя нас, они пытаются заговорить по-русски. Так вот как оборачиваются хвастливые обещания фашистов о "скорой победе над Россией"...
Однажды, помню, все усиленно заговорили о Сталинграде. Это было в те дни, когда фронт подкатывался к Волге. Говорили, что Гитлер объявил по радио, будто он на днях займет Сталинград и овладеет бакинской нефтью.
Фрау Якоб в эти дни наряжалась особенно тщательно. Торговля шла у нее бойко. Покупатели уже записывались в очередь за венками из сосновой хвои. Маленький Карл помогал матери, принимая в кассе деньги. В задней комнате две девушки плели венки. Фрау Якоб то и дело поторапливала их. А я целыми днями возил из лесу на маленькой тележке сосновые ветви.
Время от времени к нам захаживал фельдфебель. Для начала он обычно набрасывался на меня с криками и бранью, потом уходил в комнату к фрау и некоторое время пропадал там. Карл в таких случаях начинал тревожиться. При виде фельдфебеля в его глазах вспыхивало беспокойство. Он следил за каждым шагом гостя, то и дело выскакивая из лавки в комнаты. Он, должно быть, чувствовал что-то нечистое.
Фрау в подобных случаях отправляла сына со мной в лес. Карл пытался отказаться, упрямился, плаксиво кривя лицо. Между матерью и ребенком давно уже завязалась внутренняя борьба. Я прекрасно видел это и знал, в чем тут дело. Карл был еще не способен понять всего и лишь смутно чувствовал своим детским сердцем что-то нехорошее. Эти неясные подозрения еще не нашли на его языке собственного названия, но они так и силились вырваться из его груди наружу.
Карл идет со мной в лес. Выйдя за село, он шагает рядом. Пройдя немного, мальчик завязывает разговор:
- Сталинград большой город?
- Большой, - отвечаю я.
- Красивый?
- Очень красивый.
- А ты там бывал?