"Опоздали чуточку", - сказал я про себя и как ни в чем не бывало принялся рыхлить почву.
Дойдя до участка, на котором я работал, полицейские бросились поспешно подбирать валявшиеся вокруг листовки. Один из них, остановившись, поглядел в мою сторону. Потом что-то сказал своему товарищу. На мгновение настороженно застыв на месте, они все быстро сбежались ко мне. Один скомандовал: "Руки вверх!", другой обыскал мои карманы, ощупал пазуху и под мышками.
Наконец полицейские двинулись дальше. Время шло к обеду. Люди один за другим потянулись в село, и через некоторое время в поле никого не осталось. Я вышел к дороге и сел на траву. Сняв с ног башмаки, отставил их в сторону, закатал штанины и скинул пиджак. Тело стосковалось по солнцу.
Затем я вырыл из земли прокламацию и снова стал ее рассматривать, пытаясь прочесть отдельные слова...
На дороге показалась женщина. Я мигом запрятал листовку обратно в землю.
Женщина приближалась. Я видел ее старенькую одежду и белые, как снег, растрепавшиеся волосы. Она горбилась - видимо, от старости - и сжимала в руке посошок. Казалось, только эта палка и помогает ей не упасть лицом на землю. Через ее плечо были перекинуты чулки, в которых что-то лежало. Это была простая старая немка.
Да, это была старая немка. Бесчисленное множество морщин на ее лице напомнило мне вдруг мою мать. Ее лицо было изборождено такими же глубокими морщинами. Мать у меня была вдовой. Мало ли она перетерпела в жизни, мало ли мучила ее тоска! Возможно, что и жизнь этой старой немки, приближавшейся сейчас ко мне, прошла так же.
Старуха, остановившись, внимательно посмотрела на меня, не зная, видимо, что сказать.
- Гутен таг, альтмуттер!* - сказал я.
Старуха выпрямилась, опершись на палку, и я увидел ее улыбающиеся глаза.
- Гутен таг, майн зон!** - ответила она, подойдя ближе. И мы застыли, глядя друг на друга. Я не знал ее языка, а она никак не могла найтись, о чем заговорить. Наконец, настороженно поведя глазами в стороны и сунув палку под мышку, она сложила пальцы в виде решетки.
- Майн зон ист политише,*** - объявила она.
_______________
* "Добрый день, бабушка!"
** "Добрый день, сын мой!"
*** "У меня сын - политический".
Я понял ее. Она хотела сказать, что она не враг мне, что ее сын тоже страдает от фашистского произвола. Старуха покачала головой и с сердцем ткнула посохом в землю.
- Гитлер никс гут,* - сказала она.
_______________
* "Гитлер нехороший".
- Гитлер никс гут, - повторил я.
Старуха взглянула на меня. Сколько было в ее глазах боли и гнева!
Она засеменила своей дорогой. Но, немного отойдя, вдруг решительно повернула обратно. Я встал ей навстречу. Старуха сняла с плеча чулок, вынула бумажный сверточек и развернула его. В нем было несколько конфет. Две из них она протянула мне. Я покачал головой.
- Не нужно, не нужно, - сказал я, пытаясь объяснить, что ей и самой мало. Старуха, однако, была непреклонна. Одну конфету она уже успела вложить мне в рот, другую сунула в руки. Потом погладила меня по голове, перебросила чулки через плечо и торопливо зашагала дальше.
Провожая ее глазами, я чувствовал себя так, будто повидал маму. А у бедной старухи сердце, наверно, тоже заколотилось, словно это была встреча с сыном. В этой стране мы с ней оба были сиры.
Долго я смотрел ей вслед. Вон она, опираясь на посох, уходит все дальше и дальше. Можно подумать, что этой немецкой матери опостылела ее родина и она в поисках иной земли, иного счастья уходит куда-то без сожаления и оглядки.
Слабо донесся до меня гудок с лесопильного завода. Обеденный перерыв кончился.
Я снова извлек из земли прокламацию и принялся изучать ее. Но что с ней делать? Брать с собой нельзя - в последнее время у нас пошли ежедневные обыски. Но и зарывать ее в землю не хотелось.
Я отнес прокламацию подальше от своего участка и приложил ее возле самой дороги камнем. "Для немцев написано, пусть немцы и читают, - решил я. - Один не заметит - другой увидит..." А сам схватил мотыгу и принялся за работу, отойдя на дальний конец картофельного поля.
На дороге показались два немца. Они приближались. Одного из них я узнал: это был батрак, о котором рассказывал Володя. Оба, должно быть, шли на поле работать. Увидев прокламацию, они остановились, прочли ее, но с собой не взяли.
Проходя мимо меня, они крикнули:
- Гутен таг! - и поклонились.
За ними на дороге показалась женщина на велосипеде. Это была фрау Якоб. Я сделал вид, что увлечен работой.
Фрау тоже не миновала прокламации. Сойдя с велосипеда, она взяла ее в руки, прочла, повертела. Потом изорвала на мелкие кусочки и раскидала по ветру.
Когда хозяйка подошла ко мне, я увидел, что лицо ее позеленело, точно капустный лист, а глаза горят злым огоньком.
Я смотрел в сторону, будто ни о чем не подозревая, но все во мне ликовало: ну, кажется, проняло-таки тебя!
РУХНУВШИЕ НАДЕЖДЫ
День клонился к вечеру.
Я работал во дворе фрау Якоб, перетаскивал дрова из сарая на чердак.
Вдруг растворилась калитка, и вошел солдат: рюкзак за плечами - что пятипудовый куль, в каждой руке по огромному узлу. Туго набитый мешок придавал ему вид какого-то сказочного здоровяка. Тяжеленные узлы, оттягивая руки, едва не волочились по земле. Груз, видимо, был немалым - с солдата градом лил пот.
Он увидел меня и крикнул:
- Здравствуй!
Солдат настолько правильно выговорил русское приветствие, что я сразу угадал в нем фронтовика с востока.
Не успел он дойти до крыльца, как из дома появилась фрау Якоб и, увидев мужа, отпрянула от неожиданности назад, потом раскинула руки и, что-то выкрикивая на весь двор, бросилась навстречу.
"Здорово же ведет роль, чертовка!" - подумал я.
Они вошли в дом. А во мне эта сцена вызвала чувство негодования. Что останется на моей родине, если каждый немецкий солдат в рюкзаках, набитых под трамбовку, будет растаскивать наше добро?! Сколько детей погибнет с голоду, сколько матерей останется раздетыми и разутыми?.. Пока я здесь с болью думаю обо всем этом, явившийся из России хозяин наверняка уже выкладывает перед женой награбленное добро и хвастается.