– Какие игры, Степан Петрович? – не в силах оторваться от своего автомата, не поднимая глаз спросил Банда.
– Бобровский тебе расскажет. С ним и поиграешь с целью сыграться, чтобы действовать потом, как в одной связке, – несколько туманно пояснил Котляров. – И наконец, через трое суток – выезд. Так что прощайся пока с Алиной. Неизвестно, сколько времени продлится твоя командировка.
– Ясно. Разрешите идти?..
– Александр, неужели вы теперь будете работать с этими подонками, которые хотели убить вас, готовы были оставить поиски Алины, пытались всячески шантажировать Владимира Александровича? – Настасья Тимофеевна не могла прийти в себя от того, что услышала этим вечером. Она не могла себе представить, что может заставить человека подать руку бывшему врагу, как можно простить, забыть подлость.
– Настенька, подожди, не спеши с оценками, – Владимир Александрович был более рассудителен и спокоен. Он внимательно выслушал рассказ Банды обо всех злоключениях его, Алины и Олега Вострякова и понял, что согласие Александр дал неспроста. – Сначала надо во всем разобраться, а уж потом судить, кто прав, кто нет.
– Конечно, папа! – горячо поддержала отца Алина. – Пусть он расскажет... Расскажи, Саша, почему так получилось. Пусть мама знает, что это ради дела.
– Сейчас постараюсь, – Банда тяжело вздохнул.
Ему было нелегко объяснять ситуацию – ведь хотелось быть максимально откровенным с этими очень близкими ему людьми, но при этом он не мог позволить себе нарушить обещание держать цель и задачи операции в секрете от кого бы то ни было. Банда в первую очередь был солдатом. Он почти всю свою сознательную жизнь проносил погоны, никогда не расставался с оружием и никогда не забывал о служебном долге, а значит, хорошо понимал, что такое тайна. – Дело в том, что на заключительном этапе наших с Алиной приключений, точнее, злоключений обстановка сложилась экстремальная. Пришлось выбирать между сотрудничеством с ними, с одной стороны, и... сами знаете, что было – с другой.
– Сашенька, но неужели они могли вот так, запросто, вас убить? – все еще ужасалась Настасья Тимофеевна, не в силах поверить в то, что рассказывал Банда.
– Могли, Настасья Тимофеевна. Могли, – Банда замолчал, подыскивая слова, которые бы наиболее точно передали Большаковым причину именно такого его решения. – Но не только из-за страха смерти я согласился на предложение ФСБ. И не столько. Как вы знаете, с нами приехал один парень, тоже бывший офицер-"афганец", с которым мы когда-то вместе воевали. Он сейчас журналист в одном довольно большом городе и вместе со своими коллегами занялся интересным делом – темными махинациями, которые затрагивают интересы большого количества людей. Очень сильно затрагивают, поверьте.
– Ты говори, говори, мы все поймем, – подбодрил его Большаков, более чем кто-либо из присутствовавших понимавший, что такое государственные или служебные тайны.
– Так вот. Оказалось, что подобные дела волнуют и российскую службу безопасности, и они предложили мне заняться разработкой именно этого дела, заодно помогая нашему общему с Олежкой Востряковым другу. Я согласился.
– А что, ему надо было отказаться? – снова вставила Алина, но ее остановил отец:
– Подожди, дочь. Ты, Александр, хотел рассказать что-то еще? Или мне показалось?
– Да, – Банда уже давно понял, что в его быстром согласии на предложение Котлярова было и еще что-то, о чем он ранее и не подозревал. И теперь, уже успев сформулировать для себя эту причину, не посчитал нужным скрыть ее от самых близких для него людей. – Был и еще один повод пойти на работу в службу безопасности. Понимаете, единственное, чему я научился в жизни, – это служить, воевать и, как это ни страшно звучит, – убивать. Да-да! – горячо воскликнул Банда, заметив, что Настасья Тимофеевна хотела что-то возразить. – Да, к сожалению, это правда. И когда я, профессионал, занимался охраной вашей дочери, я не чувствовал удовлетворения. То есть я хочу сказать, что всегда был способен на гораздо большее, чем работа телохранителя, хотя и про этот труд не хочу сказать ничего плохого...
Банда внезапно прервался, испугавшись, что никто его не понимает, да и не хочет разбираться в его побуждениях и чувствах, но, встретившись с внимательными и участливыми взглядами своих собеседников, постарался закончить мысль, высказав ее как можно более лаконично:
– Короче, я хотел сказать, что я уже не очень молод, мне целых двадцать девять лет, почти тридцать. А кто я? Что я? Я хочу снова просить у вас руки вашей дочери и хочу при этом быть уверен, что твердо стою на ногах, понимаете?
– Да, Сашенька, мы все понимаем, и ты не сомневайся... – начала было Настасья Тимофеевна, но снова отец прервал ее, поставив в разговоре точку:
– Александр, мы действительно поняли тебя. И мы все, – он обвел взглядом свою семью, – мы все одобряем твой выбор своего собственного пути. И хочу добавить вот еще что: я всю жизнь был не только ученым, специалистом в своей области, но и военным. И как военный я скажу тебе так – твоя новая работа поможет тебе послужить Родине. А это все же, что бы ни говорили в наши смутные времена, – большая честь и великая миссия для мужчины. Единственное, о чем прошу тебя, прошу, как сына, – думай, когда выполняешь приказ. В вашей работе это особенно важно, как заповедь врачей, – главное, не навреди... Ну а теперь, я думаю, всем пора спать. Уже слишком поздно.
И, поднявшись, генерал Большаков удалился в свою комнату, оставив женщинам право разместить Банду на ночь. На его первую "официальную" ночь в квартире Большаковых...
Мать поняла дочь без слов и, постелив Банде для отвода глаз в гостиной, дала дочке вторую подушку и лукаво подмигнула:
– Иди-иди, жди своего жениха. А то я не знаю, что вы и без меня все давно успели, – подтолкнула она дочку к дверям ее комнаты.
– Мама! – вспыхнула от смущения Алина, но тут же сделала "круглые", невинно-изумленные глаза и прижалась к матери: