• Быстрота отдачи ближним всего, что может их вывести из беды;
• Умение быстро <…> послужить хоть малым каждому человеку, умение молиться за каждого;
• Умение противопоставить всякому выражению зла – добро, всякой тьме – свет Христов, всякой лжи – истину;
• И седьмая горячность веры, любви и надежды нашей – умение мгновенно вознести сердце и все естество свое к Богу, предаваясь в Его волю, благодаря и славословя Его за все».
Как можно еще более ярко и емко описать возможность появления тех светящихся благодатных душ, возносящихся ко Господу, которые было позволено увидеть мне, немощному, недостойному человеку. Как благодарен я Всевышнему, что нашлись такие слова у великого молитвенника владыки Иоанна о тех явлениях, которые я не смог описать так убедительно!
ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ
В те тяжелые минуты я мог видеть не все, да и не обо всем могу писать. Поэтому появилась необходимость дополнить эту работу мыслями других людей, так как описание всего происшедшего и увиденного только моими глазами не отразило полноты событий.
Дверь в неземную реальность
С семьей Овчинниковых меня связывает давняя, прочная дружба. Мы встретились задолго до принятия отцом Михаилом сана и на протяжении этих лет никогда не теряли друг друга из вида. Связывает нас редкая в наше время способность говорить на одном языке, слушать и слышать.
Отец Михаил поражает своей неуспокоенностью. Имея за плечами богатый жизненный опыт, он постоянно находится в поиске основного стержня, отправной точки в жизни. Матушка Людмила, опытный и известный социолог, притягивает неординарностью видения каждой жизненной ситуации, своим живым участием в любых событиях. Главной чертой этой семьи были и остаются стремление помочь кому-то в сложных обстоятельствах. Я вспоминаю все нелегкие периоды моей жизни – и всегда Овчинниковы были рядом.
Беда, постигшая отца Михаила, произошла тоже после того, как он, откликнувшись на чужую боль, стремился исправить ошибки других, отправившись после тяжелого дня за десятки километров. Случившееся на рассвете не просто потрясло меня, а ввело в какое-то особое состояние, когда все происшедшее с отцом Михаилом казалось ирреальным. Жизнь его продолжалась, по как бы за толстыми стеклами: все видно, но ничего не слышно.
Я увидела батюшку на третий день после аварии, когда он был переведен из реанимации в отделение. Сегодня можно говорить, что это был один из тех дней, которые врачи называют критическими. Мы с матушкой Людмилой были около него, он был очень плох, метался. Создавалось впечатление, что с нами было только его тело, а душа где-то в другом месте, где с ним что-то происходило, шла какая-то страшная, тяжелая борьба. Чувствовалось его огромное напряжение, мобилизация всех сил.
Анализируя сейчас эти моменты, я могу с уверенностью сказать, что во время этой борьбы дверь между земной реальностью, где находились мы с матушкой, и тем пространством, где находился отец Михаил, была как бы неплотно прикрыта. Поэтому все метания, нравственные усилия отца Михаила, его борьба, споры с кем-то – ощущались как наяву, и в то же время было совершенно понятно, что он сейчас не с нами. Это продолжалось довольно долго, потом наступила минута затишья, после чего отец Михаил совершенно спокойно и четко произнес:
– Все, пора уходить.
– Куда? – спросила матушка Людмила.
– Туда, вверх, по вертикали, – ответил он.
Спокойно и уверенно матушка стала говорить ему:
– Нет, родной, ты нужен здесь, ты не имеешь на это права.
Все это время она держала его руки. Когда смотрела я на их руки, то видела, что это последнее, что удерживает его в этом мире. Он задал встречный вопрос:
– Кому?
Матушка шептала ему, что он нужен ей, его детям, внукам, его духовным чадам, что нужно достраивать храм. Потекли страшные минуты молчания. Мы встали на колени и начали молиться. Отец Михаил стал спокоен и, казалось, уснул.
Мне несколько раз довелось дежурить в больнице в течение всей его болезни. Я видела, что он проходит через какие-то глубокие нравственные переживания, потрясения, живет какой-то недоступной для нас жизнью. Трудно было понять многое из того, что приходилось видеть и слышать. Только на более поздней стадии выздоровления он, я бы сказала так, вернулся в реальный мир, многое из увиденного и услышанного рядом с ним стало понятным.