– Нужно все поправить.
Телефонные междугородные разговоры не помогли.
– Понимаешь, – говорил он мне, – если бы речь шла обо мне или о тебе – это полбеды. Но у человека сейчас формируется отношение в целом к Церкви, а это мне не безразлично. Нужно, ни минуты не откладывая, ехать, беседовать с ребятами, с их родителями. Да к тому же у меня еще несколько встреч в Днепропетровске.
На утро следующего дня было назначено собрание духовенства в епархии, и, как обычно, «безлошадных» батюшек нашего благочиния настоятель должен был забрать с собой на своей старенькой машине.
– Утром, в 6-6.30, буду здесь, в церкви, и повезу всех в Кривой Рог. А сейчас, – сказал мне отец Михаил, – поехали со мной.
Тут случилось удивительное: я категорически отказалась ехать. Это странно еще и потому, что наши совместные поездки – это единственное время наших довольно редких общений, и я всегда с радостью была рядом с ним. В этот миг мой отказ был неожиданным и непонятным для меня самой.
В памяти навсегда остался батюшкин теплый, ласковый уставший голос, который прощался со мною как будто навсегда…
Меня потом многие спрашивали, что же я чувствовала в эти минуты. Нет, предчувствий никаких не помню. Осталась одна в своей келье, обложилась свежей литературой и наслаждалась духовным чтением и редкими минутами покоя. Но уснуть долго не могла, а часа в три ночи сон вообще покинул меня, и, поворочавшись в постели, я занялась хозяйственными делами. На душе усиливалась тревога, а когда утром отец Александр поинтересовался, не приехал ли наш батюшка, на глаза у меня навернулись нежданные слезы.
«Батюшки нет на земле, с ним что-то случилось», – билась во мне бесконечно мучительная мысль. И когда минут через 20 в церковном дворе появились две чужие машины, у меня уже не было сомнений: они привезли худую весть.
Вот как рассказал об этом моменте прихожанин нашего храма Владимир Малоок:
«Подъехали к нашей церкви, там уже началась служба, такой мир и покой, что страшно и сообщать тяжелую весть. Из крестилки, вижу, выбегает матушка Людмила, почему-то сразу все поняв:
– Я так и знала!
Батюшку размещаем в крестилке, и тут события приобретают необычайную быстроту. Приехали врачи на “скорой”, родственники, какие-то люди. Мне уже нужно на работу, вижу, что все необходимое уже есть, и я ухожу, почему-то абсолютно уверенный, что с нашим батюшкой все будет в порядке. Мою уверенность не поколебали даже распространившиеся в городе слухи о его смерти.
Я знал, что он жив, и был твердо убежден, что наш батюшка будет жить долго, ведь он нужен Богу и всем нам!»
Увидела я родного отца Михаила: неузнаваемого, всего в крови, голова в ужасающем состоянии.
– Ну вот, – сказал он, – до церкви доехали, а теперь можно и в больницу…
Далее события разворачивались, как в причудливом калейдоскопе: срочные действия медиков районной больницы, осмотры, повязки на переломы, зашивание открытых ран на голове и т. д. Но предчувствие говорит, что самое страшное еще впереди.
Эти первые часы бедствия были серьезным испытанием моего понимания христианства. Батюшка частенько и довольно крепко приучал всех нас к нестяжанию. Бывало, я по своей рациональной женской привычке ворчала:
– Ну как мы живем? Ни копейки на «черный день» нет.
А батюшка с постоянной своей усмешкой отвечал:
– Когда придет наш «черный день», Бог даст и возможность его преодолеть. Не кручинься попусту, – вот и весь разговор.
И вот пришел этот страшный день. Списки лекарств для начала лечения потрясают заоблачными ценами, а в моем кошельке только 3 гривны. Состояние же нашего батюшки все хуже, глаза черны от огромных гематом, голова начала распухать до неузнаваемости, дыхание становится угрожающе поверхностным. По тому, как забегали врачи, и по вскользь брошенной фразе – «перелом основания черепа» – поняла, что положение самое критическое. Батюшку немедленно забрали в реанимацию, из разговора с врачом Жанной Радченко поняла, что состояние его просто безнадежное. Аппаратуры в районной больнице для тщательного анализа повреждения мозга и операционных мер нет, а везти батюшку в Днепропетровск просто немыслимо – кому же нужен труп в машине? Аппарат искусственного дыхания с трудом поддерживает жизнь, временами батюшка теряет сознание, впадает в кому. Иногда из-под изувеченного века блеснет его пронзительный взгляд – в нем видна невыразимая мука боли и молитва. Вполне ясно я чувствовала, что эта тоненькая ниточка молитвы соединяет его с нашим миром.