Тем временем из Днепропетровска приехали сын, близкие друзья, врачи – вот тут я вспомнила слова батюшки. Именно в «черный день» начало появляться все необходимое для немедленного спасения умирающего.
В минуты, когда я ничем не могла помочь, у меня в руках был молитвослов. Опускалась в бессилии на колени, читала молитвы, а душа взывала: «Господи, помоги, Господи, сохрани его!» В это время молитва шла и в нашем храме, по окончании Литургии братия, прихожане, сменяя друг друга, без остановки читали Псалтирь, акафисты, молитвы. Трое самых страшных критических суток дверь в храме не закрывалась, желающих молитвенно помочь своему духовному наставнику было предостаточно. Когда удавалось улучить минутку, я обзванивала все монастыри, храмы, знакомых священников с одной просьбой – молиться о сохранении его жизни. Очень утешили слова владыки Ефрема:
– Матушка, за отца Михаила молится вся епархия, наши монастыри: и мужской, и женский.
Как важна была в эти трудные моменты моральная, молитвенная поддержка братьев и сестер во Христе. Они как бы брали на себя часть боли нашего батюшки, давали свою жизненную энергию попавшему в беду собрату. По этим молитвам и с помощью друзей из Днепропетровска прибыла специальная машина сан-авиации, прибыли две бригады врачей. Их вывод не слишком утешителен:
– Повезем, если «раздышим» его.
Томительные минуты ожидания заняты непрерывной молитвой: «Господи, помоги». И вдруг первая робкая надежда: задышал через трубочку. Везем в Днепропетровск: «Господи, помоги довезти!» Полтора часа напряжённой дороги пролетели, как минута. Прием в областной больнице им. Мечникова. Быстро определяется степень повреждения, под рукой самая необходимая аппаратура! Картина обследования крайне неутешительная: переломы ноги, ребра, ключицы, а самое страшное – перелом теменно-височной кости, вдавливание кости внутрь, серьезный ушиб мозга. Батюшка в коме, операции откладывают – срочно в реанимацию.
Какое счастье, что в областной больнице есть церковь. Несмотря на довольно позднее время, служащий священник еще в церкви. Здесь нашего батюшку хорошо знают и любят, сразу же начинаем молитву. В душе на немыслимо высокой ноте звучит: «Господи, помоги!»
После окончания службы обсуждаем, как причастить батюшку, ведь через трубочку этого не сделаешь. Священник решил, что начнем с соборования. Из реанимации он вышел радостным: батюшка дышит уже самостоятельно, с трудом, но разговаривает. Сказал, что причастится завтра.
– Это отлично, – успокаивает священник, – что он решил причащаться завтра. Значит, до завтра-то уж точно доживет.
Какое оно будет – завтра?
Наутро дежурный врач обеспокоен, что батюшка неадекватен: хочет ехать на какое-то собрание, говорит, что должен забирать каких-то священников, везти их в Кривой Рог. Я горько улыбаюсь: если так, то наш исполнительный батюшка как раз адекватен, просто он живёт еще во вчерашнем дне. Как и было намечено, сегодня батюшка исповедуется и причащается. Объясняем ему, что он попал в серьезную аварию и ехать сейчас никуда невозможно. Его же деятельный характер никак с этим смириться не может, он предлагает разные фантастические планы: до Кривого Рога он и полулежа сможет доехать и вообще далее четверга ему болеть невозможно, так как в воскресенье – храмовый праздник. Это невероятное желание священника о многом говорит…
Уже на третий день его выписывают из реанимации, и начинается больничная мука: состояние его тяжелейшее, но он требует надеть подрясник и скуфью, есть категорически отказывается, пьет только воду из крымского источника целителя Пантелеймона.
Помню, как в какой-то момент вдруг увидела, что дыхание батюшки становится совсем поверхностным, прерывистым. Тихо беру его за руку, поглаживаю. И вдруг слышу, как он мне явственно и четко говорит:
– Матушка, родная, давай прощаться; я ухожу.
– Куда же, милый?
– Мне нужно собираться, – продолжает, – я ухожу на вертикаль. Ты же видишь – все собрались, меня ждут.
Я вся сжалась и продолжаю держать его за руку, а она стала совсем слабой, безвольной. Присутствовавшая при этом посетительница с ужасом спрашивает-утверждает:
– Матушка, он умирает!..
Не знаю – как, но я опять остро почувствовала, что его здесь нет. Трудно сейчас сказать, сколько это продолжалось, но слышим – глубокий вздох и слабое пожатие руки говорит: нет, не умер, жив. Через некоторое время громкий, несколько суровый его голос приводит меня в чувство: