«Нет, мне не следовало бы…»
— Чего не следовало бы? — спросил продавец газет.
Оказывается, Алли произнесла это вслух.
— Я не с вами разговариваю.
Продавец бросил на неё странный взгляд, и Алли отошла от прилавка. Перейдя через улицу, она села на скамеечку в тени автобусной остановки.
«Я внутри этой девушки уже минут пятнадцать», — подумала она. Хозяйка тела наверняка перепугается до чёртиков, как только Алли покинет его. Она же не знала, что в ней был кто-то другой, эти четверть часа покажутся ей провалом во времени. Но с другой стороны — это же всего пятнадцать минут! И непохоже, чтобы девушка была занята чем-то действительно важным — стояла себе, никуда не торопясь, перебирала диски в музыкальном магазине. Неужели какие-то несколько лишних минут могут иметь такое уж большое значение?
Алли вытащила «сникерс», медленно надорвала краешек обёртки, аккуратно завернула… Верхний слой шоколада расплавился от жары. Алли запачкала пальцы и, конечно же, вспомнила Ника, отчего ей ещё больше захотелось найти утешение в еде.
Она поднесла «сникерс» к губам и откусила маленький кусочек. Зубы погрузились в мягкую карамель, восхитительный вкус растёкся по всему языку, лаская вкусовые сосочки… «Живые даже не сознают, какие они счастливые!» — подумала Алли. Они всё принимают как должное: жару, ветер, дождь, вкус шоколадного батончика, ощущение текучести времени и неудобство, доставляемое тесными туфлями. Для Алли все эти вещи были чем-то волшебным, необыкновенным, чудесным.
Принявшись за батончик, она уже не смогла остановиться. Укусила раз, потом другой, третий и… вскоре от «сникерса» осталось только воспоминание. Теперь, когда преступное деяние было совершено, на Алли нахлынуло чувство вины, которое почти — но не совсем! — перевесило удовольствие. Надо бы пойти обратно к тому киоску, купить другой батончик и положить его в сумочку. Да, она обязана это сделать.
— Ну и как, вкусно? — пропищал вдруг чей-то детский голосок.
Она вскинула взгляд: перед ней стояли очень маленький мальчик и очень старый мужчина. Малыш, которому на вид нельзя было дать больше трёх, смотрел на неё с холодным выражением, никак не вязавшимся с его детским личиком. Старик держал в трясущейся руке тросточку и тоже пялился на Алли со злобной, кривой ухмылкой. Что-то в этих двоих было до того жуткое, что Алли поёжилась от внезапного холодка, пробежавшего по спине.
— Он задал тебе вопрос, — прокаркал старик. — Как насчёт того, чтобы ответить, а? А?
— Да, — промямлила Алли. — Вкусно. Очень вкусно.
— В следующий раз, — добавил малец, — разживись молоком — запить.
Он ещё мгновение пристально вглядывался в неё и вдруг разразился смехом. Старик тоже захохотал.
От этой сцены повеяло такой сверхъестественной жутью, что заимствованная кожа Алли покрылась пупырышками.
Она извинилась, перешла через улицу обратно, к киоску, купила «сникерс» и положила в сумочку, а потом направилась обратно, в музыкальный магазинчик. Она освободит чужое тело точно на том же месте, на котором вошла в него — у стойки с альтернативным роком. Вот только очнётся девушка с чувством, что из её жизни выпало двадцать минут.
Майки ждал. А что ещё ему оставалось? У него не было способностей к скинджекингу; и хотя он мог бы следовать за Алли и наблюдать, чем она занимается в живом мире, он этого не делал. Не хотел. Ему почему-то было неприятно видеть, как она исчезает в чужом теле.
Ещё больше ему не нравилось то, какие тела она выбирает. Вот вечно ей нужно найти для скинджекинга самую неприметную тушку! Если уж ты в состоянии впрыгнуть в любое тело, то почему не в то, на которое приятно полюбоваться в зеркало? Разве что ты монстр, каким когда-то был Майки, и кичишься своей мерзкой наружностью. Алли, однако, никак не тянула на монстра. Так почему же она всегда ограничивается самым бросовым материалом?
«Наверно, я понял бы, если бы во мне было больше человеческого», — раздумывал Майки. Он столько лет пробыл чудовищем, что ему пока ещё трудно было мыслить и вести себя по-человечески: считаться с чувствами других, сдерживать проявления своего взрывного характера, проникать в самую глубь своей души, чтобы почерпнуть в ней терпение.
Вот чего ему страшно не хватало, когда Алли отправлялась на скинджекинг — терпения. Майки не находил себе места, ворчал, бурчал и жаловался на жизнь их грустноглазой лошадке. Он кипел, он бурлил и жалел о том времени, когда был МакГиллом, потому что гораздо легче проявлять дурной нрав, если ты и с виду отвратителен. А теперь что? Согласно Алли, он вроде бы очень даже милый. Милый?! Наверняка она специально сказала так, чтобы насолить ему!