– Всенепременнейше! – раздалось ему в ответ.
Пока слуги аккуратно вешали презент Безумова, граф пошел по зале. Множество кружков образовано людьми, но их темы не интересовали его совсем, тем не менее, не примкнуть ни к одному он не мог, потому-то и выбрал самое близкое сердцу – литератор читал стихотворения собственного сочинения.
Наслаждаясь переливающимися рифмами, граф краем глаза заметил, как один из разносчиков вина тоже заслушался. Из его глаз текли слезы, непроизвольные, чистые, и даже по-детски светлые: стихотворение, восхваляющее новое поколение, пробудило в «зеваке» неподдельный образ того, кем он всегда являлся – любящего отца. Безумову стало очень жаль такого человека, который снял маску долга перед своим господином ради воспоминаний, разбуженных текучими строчками, когда остальной кружок, включая самого писателя расценивал шедевр, как «крайне забавное наблюдение» и кротко, не выходя из рамок высшего общества, смеялся над смыслом.
– Господин, вы так и будете стоять истуканом?! – строго и яростно воскликнул Антон, пока писатель копошился, перелистывая страницу блокнота.
– Скройся с глаз! – тихо, но отчетливо произнес Фальтшейт, подойдя к слуге. – Убирайся домой, завтра решим, что с тобой делать.
Улыбаясь князь успокоил гостей и незаметно ввел прием в прежнее русло. Хотя Безумов знал, что поступил некрасиво, но прекрасно понимал, что выхода у него не было.
Через час был объявлен медленный танец, и наш герой покорял своими движениями даже замужних дам. Граф успел сменить около пяти партнерш, как время вышло и прием снова вернулся в прежнее русло. Но теперь Безумов решился подойти к скрипачу, который засмотрелся на его презент в тот недолгий перерыв между партиями музыки.
– Нравится? – спросил он у музыканта.
– Да, – с замиранием сердца ответил тот.
– Это Помпеи, древний римский город. На картине изображен его последний день, когда вулкан Везувий, у подножия которого он и располагался, начал извержение… – голос Антона затерялся, скрипач его не слушал, да и не слышал.
Его глаза застилал пепел, а сердце сковал страх. Помпеи будто сошел с картины. Горящие валуны освещали небо – он уже не находился в зале Петербурга. Лава медленно стекала, и задыхающиеся люди кричали в панике что-то на латыни. Рушились здания, сверху падали статуи прекрасных дев. Старик-священник в красных одеяниях, копошащийся прямо возле него крикнул:
– Fuge! – и, хотя музыкант никогда не слышал латыни, он прекрасно понял посыл и сорвался с места. Он убегал от вулкана, от раскаленного воздуха, спотыкаясь, падая и вновь вставая. С ним бежали женщины с детьми, старики, мужики. Паника охватила и его самого.
Музыкант бросил скрипку и побежал вниз по лестнице с оркестрового балкона. В зале воцарилась тишина – все следили за человеком, который что-то лепетал ни на русском ни на французском языках. Спотыкаясь и катясь кубарем по лестнице, он, побитый и в крови, продолжал бежать, врезаясь в стены и косяки, непременно меняя после этого направление.
Выбежав на улицу, он не разбирая дороги продолжал движение по брусчатке, пока не оказался около невысокого парапета. Там он споткнулся и, балансируя, обернулся. Его лицо исказил ужас, и музыкант, не удержавшись, выпал на каменную набережную, где и разбился.
В последние секунды скрипач не мог поверить, что даже порядочном расстоянии от обреченного города его все равно настиг раскаленный камень, вылетевший из жерла Везувия.
Вслед за ним на лестницу с балкона ринулся и Граф. Но там же и замер, посмотрев на свои руки. Затем он их потер о плечи своего фрака, будто поежившись от холода, и снова взглянул на ладони. Позволив быструю улыбку, он обратился к Князю:
– Если позволите, я бы тоже хотел сыграть. Признаюсь, музыка – моя страсть!
Фальтшейт не мог отказать гостю, и Антон снова поднялся на балкон. Бережно взяв выброшенную скрипку, он начал игру. Музыка была прекрасной и отлично отражала настроение всех собравшихся. Иногда рука срывалась, издавая скрипящие звуки, но на фоне остальной игры, они не были заметны. Мелодия набирала темп медленно и плавно. Безумов, казалось, полностью был поглощен своим любимым делом и не замечал, как совсем рядом остальная труппа оркестра из-за чего-то начала ссориться. Снизу переполоха на балконе никто не видел, тем не менее, там уже завязалась драка. И хотя она и была абсолютно неуправляемой, графа будто что-то уберегало от шальных ударов.