Я читал Травина. Тот писал, что Запад охотно "отдал бы России Украину", только он глупо себя чувствует, поскольку та, истекая майданной кровью, сама прется к нему на порог. Я глядел в окно на пейзаж между двумя российскими центрами, только то не был пейзаж собственно России, ее цивилизационного центра. Петербург появился слишком поздно, на угрофиннских землях. Мне казалось, что если бы сам желал территории, соответствующие польскому ядру, территории между Варшавой и Краковом, мне пришлось бы ехать из Киева в Москву. А так я глядел на крепенькие леса, на редко, очень редко разбросанные поселения. Странно все это выглядело: элегантный состав, едущий сквозь пространство, которое с точки зрения Европы было концом света – а ведь уже в Хельсинки я чувствовал себя так, словно бы находился где-то в далекой Ультима Туле. В западной Европе, да что там, даже в центральной, таких пустых пространств нет. Это все напоминало, скорее, Америку, с ее громадными отдаленностями, с городами, до какого-то момента подражавшими европейским, а потом пытающимися представить миру новый стандарт: с широкими улицами, приспособленными к автомобильному движению, с практичностью, которая заслоняла европейскую городскую романтику.
Я читал Травина: он предвидел образование в этом месте "международного мегарегиона", который должен был охватывать Москву, Петербург, Хельсинки и Таллинн. Такой мегарегион должен был бы притягивать иностранные инвестиции, создать сеть скоростных сообщений и т.д. А когда в России наступит "нормальная власть" – мечтал Травин – тогда этот мегарегион сделается стимулом для всей России. Либерал Травин совершенно не принимал в расчет то, что путинская, милитаризованная и полностью коррумпированная Россия, которую он сам не любил, и которую сам же критиковал, могла бы атаковать Запад. Он считал, будто бы власть до сих пор пробует устроиться как можно удобнее и путем обеспечения гражданам более0менее сносных условий жизни искать их поддержки и соглашения с нею. Он даже считал, будто бы России не выгодно официально вводить войска в Луганск и Донецк, поскольку это приведет к новым санкциям, которые только ухудшат экономическую ситуацию и испортят отношения с Западом.
"Поезд приближается к Москве – столице России", - грохнул внезапно возбужденный голос из динамиков. У офицеров были такие мины, словно они только силой заставлли себя не отдать салют.
Другая славянскость
Я вышел из метро на Чистых Прудах и чуть не попал под лошадь, на которой ехала какая-то девушка, переодевшаяся в некую праславянскую женщину-воина с копьем в руке. Оказывается, здесь происходил реконструкторский показ под голым небом под названием Герои русских былин. Я глядел на то, как Россия представляет себе славянскость, и это ну никак не походило на представления поляков. Никаких подобных вещей, никаких тебе босых мудаков в сермягах, с пшенично-желтыми усами и прическами а-ля Пяст Колодзей[184]. Скорее уж, это походило на мадьяр с их остроконечными шапками и вывернутыми носками сапог, в кожаных дублетах и с искривленными саблями.
А помимо того – Москва все больше работала "под Амстердам". Весь город был перегорожен стойками, на которых, в основном, работал народ из Средней Азии. Повсюду прокладывались велосипедные дорожки, по которым ездили немногочисленные велосипедные хипстеры. Улицы были отремонтированы, а тротуары – асфальтированы. Шильдоза – сильно ограничена. Дома - отремонтированы. Москва была красивой и вполне себе приятной. Лишь кое-где были видны, словно памятки трудного прошлого, мастодонтов девяностых годов, дешевые и громадные торговые центры, выстроенные в то время, когда все святое на какое-то время перестало существовать, и публичное пространство в даже самых представительных местах города можно было себе купить, если только у тебя имелись бабки. И я даже удивлялся тому, что никто не выстроил такой, например, торговый центр "Наутилус", походящий на нарисованное ребенком морское чудище на Красной Площади, или не устроил бутик в Мавзолее Ленина.
Но вообще-то здесь было все. На Николаевской, к примеру, можно было съесть "японские блины". Висящая на стене реклама торгового дома искушала "миланскими ценами", а среди всего этого тащился полуголый, покрытый зелеными татуировками мужик в шлепанцах. Царскость смешивалась с советскостью, нуворишесть с хипстерством и жуликоватостью. На Красной Площади, сразу же рядом с нулевой отметкой, от которой отмериваются все расстояния в России, сидела очень хорошо одетая женщина и просила милостыню, прячась за темными очками, чья оправа была выложена кристаллами. На ее лице была глуповатая улыбка, и я даже и не знал, то ли это и вправду какая-то жизненная трагедия, то ли игра для скучающих миллионеров. Перед шикарной гостиницей неподалеку стоял портье в ливрее, покрытой золотом так плотно, словно советский генерал – орденами. Но вот обувь на нем была нищенская – дешевая и запыленная. Сразу же за гостиницей начинался нарисованный город: целый квартал был закрыт полотнищами, на которых были нарисованы фасады спрятанных за ними домов. Выглядело это сюрреалистически и пугающе – и я дивился тому, что никто не использует оказии заработать на том, чтобы вывесить в этих местах просто гигантских реклам.