Когда немцы пришли забирать мою бабушку на работу в Германию, один из полицейских по фамилии Когут, вошел в дом, и хотя он видел мою бабулю, маленькую, плачущую, перепуганную, которую ее мать прижимала к груди, развернулся на месте и сообщил ожидавшим перед домом солдатам, что внутри никого нет.
У ее сестры, моей тети, номер не прошел. Равно как и для других родичей.
Ее загрузили в поезд и вывезли в Опольскую Силезию. В Эндерсдорф. Ее себе забрал пожилой бауэр. На станции в Гроткове, который по-немецки назывался Гротткау. Тетка ехала на повозке и разглядывалась по сторонам. Дороги были вымощенные. Не все, но главные. Дома каменные. Внутри у них было светло.
Тетка получила в свое распоряжение небольшую комнатку и с того момента жила с семейством бауэра. Сама она говорит не "бауэр", а "баор". Именно так там, в Гротткау, говорили.
- Были они так, - рассказывает тетя и отгибает пальцы: - Баор, баорша и дети: Бернат, Мария, Йозеф, Кристоф и еще пара малых.
На улице, рассказывала тетя, на нее и на подобных ей польских принудительных работников кричали polnische Affen, polnische Schweine (польская обезьяна, польская свинья – нем), но у ее бауэра такое было запрещено. Тете повезло, что она попала на порядочных людей.
- Хорошие были баоры, и люди хорошие, жалостливые, - говорила тетка.
Она всегда садилась с ними есть.
А ели пять раз на день.
Завтрак: мед из сахарной свеклы, масло, паштеты, хлеб, кофе.
Второй завтрак, который ели в поле: хлеб с маслом.
Обед: картошка, мясо. Кроме пятницы. Силезия – они же были католиками. Так что по пятницам ели селедку.
Потом полдник: хлеб с маслом.
На ужин были остатки от обеда: поджаренная картошка с мясом.
Баоры отпускали тетку в отпуска. И всегда говорили только одно: привези нам из Польши хлеб. Мы знаем, что в Польше хороший хлеб. Тетка привозила. Баорша крестилась и резала. Баор делил так: баорше, Бернарду, Марии, Йозефу, Кристофу и двум оставшимся. Тете хлеб не давал.
- Ты уже ела, - говорил он.
Как-то раз тетка из отпуска не вернулась. В Хехло появились солдаты, забрали. Баор забрал ее с вокзала. И слова не сказал.
Как-то раз в деревне случилось замешательство. Арестовали старых графьев из дворца
Все говорили, понизив голос: гестапо. Потом говорили, еще сильнее снижая голос: покушение на Гитлера.
- Приехали черные машины, - рассказывала тетка. – Всех забрали. Баорша сказала: они уже не вернутся. Говорили, что все это из-за молодого барича из их семьи. Один раз он был тут, на похоронах. Через деревню шел. У него не было руки. Он стоял в черном плаще. Красивый такой.
- Повязка у него на глазу была? – спрашиваю я.
- А ты откуда знаешь? Наверное, когда-то я тебе уже рассказывала…
А потом шел фронт. Бежали баор, баорша, Бернард, Мария, Йозеф, Кристоф и еще парочка. И тетя. От Клауса фон Штауффенберга давным-давно не осталось и следа: его самого расстреляли, а тело сожгли. Его культ, и в Германии, и во всем мире, продолжается, хотя он был великогерманским милитаристом. Во время сентябрьской кампании он был в Польше и про населяющих ее людей в письме супруге писал так:
Местное население – это невероятное отребье, очень много евреев и метисов. Вокруг чувствуешь чрезвычайную нищету. Это народ, который, чтобы хорошо себя чувствовать, явно требует кнута. Тысячи пленных наверняка помогут в развитии нашего сельского хозяйства.
Моя тетя как раз способствовала развитию германского сельского хозяйства, как того желал Штауффенберг.
Для Запада, который в значительной степени формирует свою историческую память мировой поп-культурой, тема достаточно прозрачна.
Штауффенберг славян презирал. Это все равно, как если бы он презирал чернокожих или азиатов. Все на Западе тогда, тем или иным образом, их презирали. Времена были такие. И все было прозрачно. Если оценивать подобным образом, следовало бы отрицать наследие всего Запада. Многие поляки в глубине души тоже не любят черных. – Как, "В пустыне и пуще, это колониальная книга? – удивляются они. Такими были времена. И это было прозрачно. Никто ничего не оценивает, just saying (так только говорится – англ.).
Было. Но на самом деле следует помнить о пропаганде. То есть – прозрачно на Западе. Тогда и еще долгое время позднее.