Just saying. Всего лишь утверждение факта. В очередной раз. Презрение исходит из центра. Это тупой и скотский механизм. В "Человеке из Высокого Замка" Филипп Дик воспроизводит мозг американского конформиста, лезущего без мыла в задницу оккупационным японским властям и восхищающегося немцами Роберта Чилдена. Чилден, в той версии истории, где немцы и японцы выигрывают Вторую Мировую войну, говорит так:
"Славяне были отпихнуты на две тысячи лет назад, в свою колыбель в Азии. Их полностью выдавили из Европы, ко всеобщему удовольствию. Пускай себе снова пасут яков и охотятся с луками. Все эти большие, блестящие журналы, печатаемые в Мюнхене и рассылаемые во все библиотеки и киоски… Каждый собственными глазами может увидать цветные фотографии на всю страницу: голубоглазые, светловолосые арийские поселенцы трудолюбиво, сеющие, пашущие и собирающие урожай на обширных полях Украины, этой кладовой всего мира. Нет никаких сомнений, что это счастливые люди, а их дома и хозяйства поражают опрятностью. Мы уже не видим снимков пьяных поляков, отупело сидящих перед заваливающимися халупами или предлагающих несколько несчастных брюквин на деревенском рынке. Все это принадлежит прошлому, так же, как разъезженные полевые дороги, которые осенние дожди превращали в непроезжую трясину".
Да, это тупой, скотский механизм.
Мой дядька, брат тети, которого тоже вывезли на работы в Германию, рассказывал, что когда он ехал с немцами поездом, элегантно одетые дамочки демонстративно затыкали нос.
В его родной деревне всех, кто был родом с территорий к востоку от Кракова, называли "украинцами", и к ним серьезно не относились, потому что же всем известно: чем дальше на восток, тем скотский механизм заставляет видеть все более худшие вещи.
Под Вроцлавом баоры и тетка расстались: их разделила армия.
Поначалу тетка копала окопы вместе с другими рабами, ведь, несмотря на то, что баор, баорша, Бернат, Мария, Йозеф, Кристоф и еще пара малышей относились к ней хорошо, она ведь была рабыней. Instrumentum vocale (говорящее орудие – лат.). Так что окопы немцам копали: поляки, французы, украинцы. Сами немцы тогда уже кусали ногти: идут. Выслушивали по радио. Как-то раз она вошла в барак, где немецкие солдаты крутили ручку аппарата. И как раз на каких-то волнах передавали польский гимн. Немцы слушали, затаив дух. А тетка стояла в дверях и плакала от счастья. Ее увидели и выбросили за дверь.
Потом тетку передали другому баору. Этот тоже был нормальный, рассказывала она, хотя и не такой, как первый. Но долго она ему не послужила. Шли русские. Она как раз была в хлеву, доила коров. Пришел украинец, который пытался за ней ухаживать.
- Пошли, - говорит. – Увидишь кое-чего.
По улице шли русские и играли на гармошке. Более стереотипно войти не могли. Играли же Калинку.
Поляки и другие рабы их приветствовали. Немцы попрятались по домам. Поляки и остальные принудительные работники тоже быстро поняли, что будет лучше спрятаться. Так что они спрятались и сидели так несколько дней.
Как-то раз к баорше пришли русские и попросили кофе. Они не вели себя нехорошо. Даже не были агрессивными. Баорша сварила кофе. Поначалу должен был отпить баор, потом баорша, и только лишь потом выпили они. Поблагодарили и ушли.
А потом приказали всем рабам ехать по домам.
Ехали они на поезде. В вагоне для скота. Где можно, пересаживались. И сбились в перепуганную группу с другими поляками. Случайно встреченные польские солдаты окружили их, защищая от мародеров. Говорили, чтобы с русскими были поосторожнее. В Катовицах их не пустили дальше, пока всех не передали другим польским солдатам. Тетя вышла в Олькуше. Десятка полтора километров до Хехло прошла пешком.
И вошла в старый дом.
Спрашиваю тетку: а как оно было сразу же после войны. Тетка всегда улыбается: ну как, уже лучше было.
Вернулась в Силезию, на оставшееся от немцев, в Глухолазы. Работала на фабрике, ходила в вечернюю школу. Жила в каменном доме.
- Тетя, а вы думали про тех немцев которые жили тут раньше?
- Человек молодой тогда был, - отвечает она. – Про другое думал.
Но сквозь краску просвечивали немецкие надписи. Много прошло времени, пока они перестали просвечивать.
Я поехал в тот самый Эндерсдорф. Сейчас он называется Енджеюв. Была ночь. Я остановился возле кладбища. Толкнул калитку и прошел к могилам. Я шел вглубь, в сторону деревьев, пока, наконец, не прошел все кладбище и очутился в саду графского дворца. Его силуэт выделялся на мрачном небе. В одном из окон со стороны сада горел тусклый огонь, если не считать его, повсюду было темно и пусто. Я шел прямо перед собой, через высокую траву, обходя деревья. Светила августовская луна, воздух был плотным. К этому дворцу я походил словно к дому с привидениями. Из-за залома стены вдруг вышли две фигуры в полосатых пижамах. Два пожилых уже человека. Они прошли мимо, не сказав ни слова. Я шел дальше, пока до меня не дошло, что я нахожусь возле дома для престарелых.