Чехия может даже разваливаться, но, все равно, выглядеть будет в меру достойно и тепло. Здесь это видно, заметно, что она крепко и тепло прижалась к центру, сердце которого бьется в Германии, и хотя все это выглядит словно запущенная, славянскоязычная провинция, тепло цивилизации четко чувствуется.
Посткоммунистическая Чехия для меня всегда несколько ассоциировалась с Веймарской Республикой, описанной Ремарком: отброшенная в нищету, обедневшая, осыпающаяся – и все же держащая марку. Обладающая памятью материала.
Из Цешина я выехал с вокзала на чешской стороне, из которого видно Польшу. А конкретно – Замковую улицу в польской части города. Именно по этой Замковой я и спустился в Чехию, осматривая все вывески, надписи, какие-то, то тут – то там, фасады "под мрамор", все те отчаянно крикливые манекены в магазинных витринах, окутанные еще более отчаянной парчой – а потом прошел мило белого орла на голубенькой табличке с надписью "Польская Республика" – единственный элемент с польской стороны, который не изображал крикливого шика – и вошел на пограничный мост.
По чешской стороне все уже было чешским, настолько чешским, что у человека просто в голову не умещалось: каким чудом тонюсенькая, теоретическая в принципе граница, едва-едва текущая Ольжа, может разграничивать столь различные реальности.
Я шел по улице Hlavní Třída (Центральный Проспект – чешск.), которая несколько десятков лет назад какое-то время звалась улицей Пилсудского. Это после того, как Польша воспользовалась смертельным ударом, нанесенным Чехословакии Германией, и решила отобрать то, что посчитала своей собственностью. Здесь, по Пилсудского, уже какое-то время до официальной передачи города на лошадях ездили польские полицейские в черных германских "штальхелмах" с припаянными большими серебряными орлами в коронах.
Потом въехали польские танки, вошли солдаты из катовицкого пехотного полка, вошли подхалянские стрелки, проехала 10 бригада Панцирной Кавалерии. В конце концов, прошелся сам Смиглы-Рыдз[66] при сабле и с улыбкой на губах, а за ним, как crew за вокалистом на хип-хоповых клипах, огромная команда офицеров в конфедератках. Всегда, когда я просматриваю эти снимки, приходится сильно себя сдерживать, чтобы не представить, как они размахивают руками и читают рэп, подхватывая и выкрикивая слова, подкидываемые их конферансье (М.С.) – Смиглым-Рыдзем.
Я вышел на вокзале в Остраве, сам же вокзал был еще до ремонта. Запомнились какие-то пастельные пространства и замазанные маркерами окна. В городе было пусто. То еще были те времена, когда чехи спокойно ездили до конца на своих "шкодах-фаворит", а поляки из кожи вон лезли и брали в кредит "дэву", "тойоты" и "пежо", тащили из Германии битые "мерседесы", "ауди" и "опели", по которым немец плакал, когда продавал. Чехи сидели тихонько. Не было у них инстинкта форсить. Хотя, может быть, он и имелся, но какой-то другой, чем у поляков. Не было в них и столь резкого инстинкта незамедлительно выблевать из себя все эти социалистические серые годы. Быть может, потому, что на фоне спокойной и не сильно прикрашенной центральноевропейской жизни, Чехия вовсе не была такой уже и серой.
Но тогда в Остраве не было ничего. Только пустота, словно бы кто-то бросил биологическую бомбу. Центральноевропейская неподвижность. Впоследствии я сориентировался, что так оно выглядит повсюду. Во всей этой уютной котловинке между Карпатами, Судетами и Альпами. Куда поместились Чехия, Венгрия, Словакия, Австрия, Словения. На улицах никого, иногда только шмыгнет какой-нибудь автомобиль.
Даже деревьев не было. Габсбургский город то тут, то там испестренный чехословацким модернизмом. Единственное, что привлекало внимание, это та самая искушающая суровость. И синие линии, определяющие места для парковки.
Я шатался по городу и глядел. В темной пивной, где я сидел над говяжьим гуляшем с кнедлями и проваливался в черное отчаяние, ибо пустота, которая меня окружала, казалась абсолютно ничего не пропускающей, ко мне подсел какой-то тип. Все было пусто, практически все столики, но он сел рядом со мной, поскольку – чего он и не скрывал – ему хотелось с кем-нибудь поговорить. Я отодвинул тарелку, которая на темной древесине оставила коричневую, практически невидимую полоску соуса, и придвинул к себе кружку. Бармен рыбьими глазами тупо пялился в окно, а за окном, по рынку, должны были ходить люди, как это всегда бывает на рынках, но никто не ходил.
66
Э́двард Рыдз-Сми́глы — польский военачальник и политик, маршал Польши, верховный главнокомандующий польской армии в войне 1939 года.