А утром пришло похмелье. И снова все было как всегда.
Но сидели. Ночью и днем.
Сидели в Новом Пазаре и в Приштине, и Митровице, в одинаковой степени: с сербской стороны и албанской. Забрасывали в рты лукум и кусочки сахара и болтали. Сидели полицейские, строители и, собственно, все.
С албанской стороны толпа казалась чуточку моложе, чем с сербской. Чуваки сидели либо за столиками, с маленькой чашечкой кофе, либо в витринах магазинов, набивая что-то на смартфоне.
Сидели в Скопье: в албанской чаршие и во дворах пост-югославских блочных жилых домов. Хотя, в общем, в чаршие больше крутились, чем сидели; а вот в славянской части города под громадным светящимся крестом, поставленным так, чтобы из чаршии его было хорошо видно, у столиков рассиживались здоровенные мужики в майках. Они заказывали кофе или пиво и спорили о судьбах страны, региона и всего мира. А еще о ценах на автомобили, поскольку названия их марок проскальзывали в пулеметных фразах на македонском языке.
Но то, что они сидели, совершенно не означало, что они сидели целый день и ничего не делали.
I got my own way of workin' (У меня есть свой способ работать – англ.) – пел Том Петти в восхваляющей американский Юг песне Southern Accents, а за ним Джонни Кэш: - But everything is run, with the southern accent, where I come from (Но все работает с акцентом Юга, откуда я родом – англ.).
Или же другой кантри-певец, Алан Джексон:
Where I come from it's cornbread and chicken, where I come from a lotta front porch sittin', where I come from tryin' to make a livin', and workin' hard to get to heaven, where I come from (Там, откуда я родом, (едят) кукурузный хлеб и цыплят, там, откуда я родом, много сидят на веранде, откуда я родом, пытаются заработать на жизнь, но там, откуда я родом, тяжко работают, чтобы попасть на небо – англ.).
Мы съезжали все ниже и ниже, пока в конце концов, в горах между Вишеградом и Ужицами, не пробили колесо, после чего попали на станцию с вулканизацией, полную набычившихся сербов, огромных будто БТР-ы, которые рассказывали нам, какая хорошая Россия и какой плохой Европейский Союз, контролируемый – понятное дело – немцами. Там мы чувствовали себя словно в какой-то версии пророссийского Донбасса, где вместо терриконов имеются красивые зеленые горы, и где вместо нервного перемещения с места на место, скорее, народ сидит за столиком и попивает кофе, но где говорят более-менее одно и то же. Нахрен Запад, Россия нас спасет, Путин – помоги.
Ну и, естественно все ругали ту самую немецкую тиранию пахоты с утра до ночи.
- А мы работаем, когда хотим, - говорили сербы из вулканизации. – У нас свои способы работать, не такие, как у тех чертовых немцев.
Вот с чем у них ассоциировался Европейский Союз: с управляющим-немцем, говорящим, как и когда они обязаны работать.
Запад вообще ассоциировался только с нехорошим. Мусульмане-босняки были настроены проевропейски, потому что именно Запад помог им в войне с сербами, а европейская интеграция казалась единственным способом для выживания этого боснийского, склеенного из нескольких не слишком любящих один другого кусков, государства, но у сербов имелись свои претензии. Ну а эти, из вулканизации, так эти вообще! До какой-то степени им трудно было удивляться. Они сидели в деревушке Кнегиня под Прибоем, расположенной по "неподходящей" стороне границы: Прибой лежал уже в Сербии, а Кнегиня – на территории Боснии и Герцеговины. Они же пытались жить как сербы в Сербии. В Боснию ездили только тогда, когда было необходимо. У них не было даже боснийских номеров телефонов, потому что в их деревне можно было ловить сигнал сербской сети. И так они и жили в серой зоне сербскости между двумя государствами: не до конца ни в одном, ни в другом. Запад ждя них ассоциировался с силой, которая, мало того, что разделила их страну и бросила одну часть боснийским мусульманам, а вторую – албанцам, так еще, вдобавок, еще и мудрит, как следует жить и править этой страной.
По-моему, их там было пятеро. Вулканизацией шины занимался один. Второй был его начальником. Остальные комментировали, давали советы и разглагольствовали о жизни. Приехали они на немецких машинах, которые припарковали на улице, как кому хотелось. Были они доволно агрессивными, но было похоже на то, что это, попросту, такой у них способ функционирования. Мужики извергали из себя тестостерон и вызывали впечатление, будто бы были слегка обозленными на то, что опоздали на ту войну, которая не так уж и давно выжгла чуть ли не до голой земли западные Балканы. Вот как это выглядит: те сербы, которые войну помнят, повторяют: никогда более. Те же, которые не помнят – снова готовы идти воевать и убивать. К примеру, за Косово. Так говорят исследования общественного мнения.