Какое-то время я, по крайней мере, еще показывал киоск с "катовицкими трубочками", как в Остраве называли трубочки с кремом. То было интересное место, потому что польская кухня за границей принимается, скорее, слабо, если только не считать управляемые поляками магазины, пивные и магазино-пивные в Лондоне, Нью-Йорке и Чикаго, или же хипстерские вареничные (pierogarnie) в берлинском районе Митте. Если говорить про иностранцев, очарованных польской кухней, то можно говорить лишь о нескольких забегаловках во Львове, где подают журек, и еще я слышал про ресторан "Варшава" в Калининграде. А помимо этого – ноль. Да, еще имеется пивная "Warsaw" в Тбилиси, но там, скорее, речь идет не о польской кухне, но о польской школе питья – это попросту заграничное посольство забегаловки типа "подзорная труба с медузой"[74]: стакашка стоя плюс закуска.
Вполне возможно, что где-то еще имеются остатки народной демократии – ведь если в Варшаве был болгарский ресторан "София", а в Кракове можно было съесть венгерский рыбный суп под вывеской на которой виднелось слово étterem (ресторан – венг.), то уж наверняка где-нибудь в восточном Берлине или в Бухаресте находилась пивнушка с названием "Варшава" или "Варшавянка", где подавали флячки[75]. И все.
Так что эти катовицкие трубочки были интересными, потому что чехи не слищком-то интересуются Польшей. Тем интереснее, что единственной польской вещью, достойной импорта, были трубочки с кремом. В отчаянии я показывал взбешенным знакомым, которых затащил сюда, в Остраву, эти вот трубочки. Но знакомых даже не они не слишком интересовали. Трубочки как трубочки, говорили они, чего тут интересного. А что катовицкие – ну, катовицкие. Катовице ближе всего отсюда, наверняка какой-то чех поехал, съел трубочку, посчитал, что хорошая, потом купил машинку ля производства трубочек, и вот теперь продает.
Польша глядит на Чехию и вздыхает
А меня сюда всегда как-то тянуло сюда, хотя и понятия не имею, почему. Вероятно, я искал чего-то такого, получить чего у меня не было ни малейшего шанса. Некоего вплавления в чешскость, интуитивного ее понимания, участия в ней. Как и каждый, подозреваю, поляк, едущий в Чехию, стремящейся, словно мошка летом, к их теплой лампе, втихую слушающий претенциозного Ногавицу и склонявшийся в молодости перед полкой с чешским кино в прокате видеокассет и ДВД. Ведь чешскость – это для поляка лучшая привычность. Чехия для поляка – это что-то такое, что почти что свое, только, более – вот, подходящее слово – западное. Складное, работающее, более спокойное, более достойное и теплое. Более постоянное, как их вывески, которые нарисованы на стенах, а не прикручены на соплях к штукатурке, чтобы всегда можно было сорвать, сменить. Чехия – это Польша, в которой можно присесть и передохнуть, заняться собой, заняться сидением на заднице, а не мотанием с востока на запад и назад, от Татр до Балтики в безумной погоне за деньгами, за успехом, за чудом, за Богом, за горячей водой в кране, за независимостью, за мифами, за тождественностью, принадлежностью, за идеей, за христовым венцом, за пальмой мученичества. Погоне, в ходе которой всю свою страну затаптывают от одного конца до другого, от межи до межи, от Одры до Буга, словно в дьявольской пляске; и после погони этой уже ничего в стране не остается красивого, на что можно поглядеть, на чем можно было бы зацепить взгляд. Не остается места, где можно просто сесть и передохнуть.
Стоит, например, заметить, что польские рекламы пива тянутся к югу. В этих рекламах Польша выглядит словно Чехия. Она суровая, но порядочная, сложенная. Или вообще: перенесенная в некую воображаемое пространство под маркой "И. и К."[76]. Или же, когда уже идей просто не хватает: "Моя бабичка родом их Хшанува"[77].
Так что, скорее всего, я имел в виду именно это; ведь что еще? Может потому я зашивался в совершенно невозможных пивных и заливал в себя пиво, от которого невозможно опьянеть, и хорошо то, что, по крайней мере, никогда я не зачитывался Грабалом[78].
Я пользовался ломаным чешским, ну а по правде, наверняка в большей степени воображаемым общеславянским; я ругал сам себя, что не в состоянии толком выучить этот язык, но всегда догадывался и утешал себя тем, что мною был бы горд Ян Амос Коменский[79], автор одного из многих вариантов панславянского языка, ни один из которых по какой-то причине так и не сработал.
Да, Коменский, на чешской банкноте в 200 крон выглядящий словно чернокнижник из Гарри Поттера, был одним из пионеров идеи великого славянского единства, которая ни у кого никогда так и не вышла. Впоследствии за это дело брались многие: хорваты, словенцы, чехи, словаки. Одной из последних, наиболее любопытных попыток является slovio, созданное под конец ХХ века Марком Гуцкой, словаком, работавшим в Швейцарии.
76
Императорская и Королевская (
77
В оригинале: "Moja babiczka pochazi z Chrzanowa". Слово "бабушка" транскрибировано по-польски так, как бы оно звучало по-чешски: babička. Хшанув – город в Малопольском воеводстве – здесь вообще не при чем.
78
Богумил Грабал (чеш.
79
Ян Амо́с Ко́менский (1592 - 1670) — чешский педагог-гуманист, писатель, общественный деятель, епископ Чешскобратской церкви, основоположник научной педагогики, систематизатор и популяризатор классно-урочной системы.