Парнишки на паркинге стояли у открытого капота "ауди А3" с номерами в Циттау. На паркинг въехала полицейская патрульная машина, но только лишь затем, чтобы развернуться. Парнишки глядели за мусорами глазами, похожими на снежки. Впрочем, стояла зима, и все было грязно-серым. Даже разноцветная штукатурка восстановленных домов. Восточную Европу кнутом не погнать. Тут никаких шуток. Парнишки, в конце концов, капот захлопнули. Один из них вытащил из кармана смартфон и насыпал на нем две белые дорожки. Вытащили трубку и вдохнули. Потом посидели в машину, время от времени врубая зажигание и газуя насухо. Потом снова открыли капот. Через какое-то время вновь приехала полиция, и опять – чтобы всего лишь развернуться. Парнишки опять за ними глядели глазами, похожими на комья грязного снега, затем снова насыпали пару дорожек и нюхнули над открытым капотом.
Но польскость здесь тоже каким-то макаром манифестируется: здесь на этом последнем куске Польши, на последнем бастионе польбрука, цветной штукатурки и шильдозы, костёлов, как это кто-то когда-то определил, похожих на кур; защитных дорожных барьеров типа U12 и убежденности в том, что все желают нас объегорить, к чему-то подстрекнуть, чего-то нам впарить или вообще нас зарезать. А мы же сами ничего никому не делаем, потихоньку, вот тут, в уголочке, чего-то мошенничаем, по-своему. Именно так манифестирует здесь себя Польша. Например, деревянностью. Если ехать в Богатыню с севера, то проезжаешь мимо ресторанчиков в стиле деревянных трактиров. Вроде как польская еда, традиция, гордость. И мне все это даже начинает нравиться. Вся эта демонстративность: здесь, куда ни глянь, развалины пост-германской цивилизации, как бы там ни было: рафинированной, а мы вот вломимся сюда с сельской хатой и бабулиными варениками. Мне это нравится, серьезно. А вернее, нравилось бы, если бы это была правдивая демонстративность; но, подозреваю, что речь идет лишь о не слишком замаскированном комплексе. Ведь если бы было в нас неподдельное презрение варваров, которые говорят: а вот вам хуй, спалим мы вам эту вашу Европу, мы уже уничтожили оставшуюся после немцев архитектуру, пришпандорив к ней вывески с надписями: КУМОЛЬ, ДЯДЬКАРЕКС и КУЗЕН-ТЕХ: СНЯТИЕ СИМ-ЛОКОВ, НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ ПРОТИВОВЗЛОМА, и вообще, к старым, изысканным каменным домам мы относимся так же, как жестяным гаражам на свалке – и замечательно; а теперь еще выстроим здесь наши деревянные хаты, в которых станем подавать свиные котлеты величиной с колодезную покрышку. Если бы хоть была в нас отвага Дугина, который говорит: а насрать нам на вашу цивилизацию, загоним мы всех вас в курные избы, в церкви, заставим совместно молиться и под кнутом стонать похвальные для царя-батюшки песни.
Нет, мы пытаемся убедить всех, будто бы мы цивилизованы, что Европа, что кружева, что не с поля ветер, первая в Европе конституция, это вам не хухры-мухры – а потом мы доказываем уже нечто совершенно противоположное: к примеру, хитрожопо раздумываем над тем, как бы это собственную конституцию, внучку той самой первой в Европе, втихую размонтировать, вокруг пальца обвести и надурить. На весь мир вопим, что это мы французов учили ножом и вилкой пользоваться, а потом – например – заменяем государственное телевидение трубой, через которую прокачивается настолько примитивная пропаганда, о которой даже в ПНР никто не слыхал. Потом, когда уже все вокруг над этим смеются, обижаемся и требуем от правительств стран-соседей, чтобы они взяли всех этих смеющихся за задницы – ибо это ж кто видел, чтобы прямо вот так смеялись. И это над народом, который французов учил ножом и вилкой пользоваться, имел первую в Европе и вторую во всем мире конституцию. И мы этого требуем, доказывая тем самым, что ничегошеньки из этой нашей первой в Европе конституции не понимаем.