Вряд ли я смогу уснуть, пока не узнаю, что с ним такое. Эд всегда мне доверял, и я чувствую, что ему нужна помощь. Я ему нужна.
Поднимаюсь с кровати и выхожу в узкий коридор. Распахиваю дверь, как и раньше, без какого-либо стука. Мы привыкли к такому. Вижу повсюду разбросанную одежду нового рокера Эда и поднимаю её с пола. Он никогда так не поступал. Эд аккуратный и очень, миллион раз очень, чистоплотный. Его спальня – это образец порядка и аромата скрипучей свежести, но не сейчас. Хмурясь, складываю одежду на стул и жду, пока Эд примет душ. Моё внимание привлекает его рюкзак, и я, бросая взгляд на дверь в ванную, хватаю его. Распахивая, копаюсь в нём, ища хоть что-то, что помогло бы мне понять, в какое дерьмо угодил Эд в Париже. Но ничего. Его обычная одежда, папка с документами и немного наличных. Всё. Его мобильный выключен.
Так, надо успокоиться. Эд всё объяснит мне.
Возвращая все вещи на свои места, слышу, как вода выключается, и раздаются чертыханья. Эд никогда не ругался так. Боже мой… вот это крепкие словечки. Это больше похоже на меня. Мамочка Нэнси меня убьёт, если заметит, что он перенял от меня нечто подобное…
– Грёбаное захолустье без кремов…
– Твою ж налево! Эдвард! Прикройся! – Визжу я, когда дверь распахивается, и друг выходит из ванной полностью обнажённый. Нет, он даже не удосужился халат надеть. Он голый. Очень голый. Абсолютно голый.
Но через секунду весь стыд проходит, и я возвращаю взгляд на изумлённого Эда, так и стоящего в дверях.
– Какого лешего, Эдвард? Это что, татуировки? Ты набил себе татуировки без меня?! Да как ты мог? – Визжу я, обиженно хватая со стула его футболку, и бью его по плечу.
– Я же говорила тебе, что хочу татуировку, а что ты мне сказал? «Станешь падшей женщиной, Джо! Тебя ни один нормальный парень не полюбит!» Какой же ты засранец, Эдвард! Ты просто наглый козёл! Без меня!
– Джозефина…
– А-а-а, вспомнил обо мне, да? Имя моё вспомнил, баран безмозглый?! Ты его не забыл, и весь парижский юмор испарился?! Да как ты посмел так поступить со мной?! Как ты… – кажется, мой крик сейчас перебудил всю округу, но не от возмущения, а оттого, что Эд в одну секунду хватается за футболку, которой я била его, и резко тянет на себя.
Выпуская из рук ткань, хватаюсь за упругие мускулы плеч Эда, чтобы не рухнуть на пол, и кислорода не хватает. Его кожа такая приятная, оказывается. И… его тело, оно каким-то образом оказывается довольно крепким и абсолютно не мягким. Боже мой…
Поднимаю взгляд на Эда, и его голубые глаза становятся невероятно яркими. Словно ясное небо в летний день где-то на побережье океана или же это и есть сама пучина опасной глубины океана. Никогда не видела таких цветов в его глазах… они божественны. Чёрт возьми…
Я так и стою с приоткрытым ртом, сквозь зубы вырывается шумное дыхание. Мои ногти, кажется, даже протыкают кожу Эда, и он смотрит не в мои глаза. Его чертовски красивый взгляд опускается на мои губы… какого хрена?
– Ненавижу тебя, – шиплю я, понимая, что между нами сейчас происходит нечто странное. Эд голый, а я так сильно прижимаюсь к нему, что, можно сказать, я немного увлеклась.
– Разбирайся сам с Нэнси, понял? Я больше не буду прикрывать твою задницу и быть между вами, как чёртова прослойка из кексов, ясно? Ты мне больше не друг, Эдвард. Я на тебя обиделась, – зло указываю на парня пальцем и вылетаю за дверь, громко ей хлопая.
Несусь к себе и запираюсь, ведь теперь нет смысла скрывать от него свои настоящие чувства. Татуировки. Их много. Они на запястьях, на груди, на ноге, на боку. И они разные: какие-то странные животные, полосы, надписи. Ну и, конечно, то, что ниже. Выдающийся выросший член, который я видела у него последний раз лет в двенадцать, когда он описался от страха перед лошадью, и моей маме пришлось быстро его переодевать, чтобы Нэнси не увидела. И он не был таким… таким… Офигеть. О чём я думаю?
Прижимаю холодные ладони к горящим щекам и мотаю головой.
Надо думать в ином русле. Не о бёдрах Эда и не о том, что у него откуда-то появились чёртовы мускулы и они такие гладкие. Татуировки и моя злость… да, именно так.
Я уже три года говорю о том, что хочу совершить нечто неправильное, сделав что-то вроде небольшого рисунка на своей коже, но постоянно слышала, как это неподобающе для меня. Эд не упускал возможности меня оскорбить в моих же глазах разговорами о том, насколько это отвратительно. А теперь что? Наш моралист сдулся и полностью перекроил себя? Почему? Что с ним случилось? Что творится в его голове, раз он так бездумно совершил невозможное? Боже, мне теперь очень страшно за него. Может быть, он мозгами двинулся? Да, определённо, да.